Олександр Апальков, Наталія Дев'ятко, Заславская Елена : "Склянка Часу*Zeitglas", №64 : літературно-мистецький журнал : літературно-мистецький журнал : Анотація, уривок з книги.

Олександр Апальков, Наталія Дев'ятко, Заславская Елена

— Склянка Часу*Zeitglas, 2012. — 164 с.
— м.Канів. — Наклад 1000 шт.

Поділитись:

Уривок з книжки Рецензії в пресі (2) Відгуки читачів (0) Де купити (0) Скачати файл

Притча для детей пожилого возраста

Жил в Ка человек неюных лет. Не то, чтобы богатый и знатный. Но не без образования. Лицом прост, телом крепок, хотя и неплотным. Звался Никола.
И жизнь его на гибель никого не обрекала. Впрочем, одина бабёнка любить его стала. Звали её Настя Пелипова. И соблазнила она его. Не долго думая, он предложил ей сочетаться браком. Так она ему сказала на это:
– За мной, мой мальчик не гонися. Тебе скоро на аптеку работать. А я, насытилася, теперь отдыхаю.
И Никола бросился на Настю, как сокол на гусыню, как гость на пир брачный.
Отпевали Настю тихо. Людей пришло ... [ Показати весь уривок ] мало. Никола же отсутствовал вовсе, ибо уже сидел в пересыльной тюрьме города Харьковае, на Холодной горе.


Революцией мобилизованый

Вований бегал всю ночь. Он вешал ленточки. На самые верхние ветки придорожных лип. Он был длинён. Его призвала революция.
Он верил в новое пришествие.
– Я на бар-р-рикады, – брызгал он слюной, – под танки пойду. За правду! Неужели ты, такой умный, не понимаешь?
– Ни одна революция не сделала никого счастливее. – Отвечал Апайкин.
– Вон, – не унимался Вований, – и Речкин околыш своего кепи оборанжил. И детей привлёк. А ты, сволочь, вот кто!
Из окна пятиэтажки нёсся бабий вопль: «Суча дитино, мати вкалує, а ти по революціях розїзджаєш, падло...»
Я молча прошёл. Ни за Вования ни за Апайкина, ни за холодную воду.
Оранжевые распространяли упадочную словестность. Их лидеры прониклись мотивами переодевания. Общая маскарадность захлестнула даже Ка. Она указывала на свой переходный статус, явно. Но многие каины этого не хотели видеть.

Можно было учиться у крыс. Никаких мнимых желаний славы. Умело убегают от собак и людей. Пьют вино из бутылок: запускают в горлышко хвост, вытаскивают и смокчут. Едят всё.
– Может это, – поискал я слово глядя в окно, – болезнь?
– Болезнь одна лишь заразительна, – проследил мой взгляд Мирон, – здоровье не заразительно. Тоже самое с заблуждением и истиной. Вот почему заблуждения распростроняются быстро, а истина медленно.
Он тускло созерцал пустеющую сулею сливянки.
– Тяга к власти, – сказал он затем, – при полном забвении нравственных принципов. Бессердечные индивидуалисты используют во всю невежество простых обывателей. А быдло – всегда большинство. Демос, етит его мать. Ибо глупость – сила великая. С нею даже сатана не справился.
И тут я спросил:
– Кто мы?
– О, это сложный вопрос! – поставил на стол поллитровку Мирон.
– А ответ, – переспросил я, – что легче?
– Точно только то, что мы не муллаты. Ибо мы не сожрали своих запасов прошлого.
– Что за дичь?
– Великий отец, Иосиф Джугашвили добился того, до чего и не додумался его друг, Адольф Шикльгрубер: мы те, которые говорят недумая. vioce versa. Мы особый сорт выдрессированных собак political people. Иногда мы персонифицируемся в президента: и не делаем ничего из того что обещаем. Иногда мы скопом являемся миру новоявленным премьерминистром: и не говорим о том, что будем делать. Мы гончие псы! Вот точный ответ.
– Обоснуй, – смутился я, опорожняя гранчак, – подтверди твою тезу путём ряда совпадающих фактов.
– Мы гоняли сперва западных зайцев, ибо они говорили плохо по-русски. Теперь ганяем восточных, те де неверно употребляют украинские слова. Покончив с этим, возьмёмся за предыдущее. Повторение – мать учения. И всё по кругу. Вот татары, – Мирон запнулся, почесал затылок, – татары хотя бы тартар изобрели. Вот туда мы все и гоним. Скоты невоспитанные. Вот мы кто! – подвёл итог Мирон.
«Ум молороса приятный, – читал я Мирону из Лескова, – но мечтательный, склонен к более поэтическому созерцанию и покою, характер этого народа малоподвижен, медлителен и не предприимчив».
– Николай Лесков, – вздохнул Мирон, – добрейщей души человком был. Не то, что вы – нонишние.
– Обоснуй, – икнул я, – с помощью инструментария науки.
– Теперь искусство владения словом, языком – уже не оружие в вавилонской гражданской войне общества, а маска власти. Если, – сузил свои глаза Мирон, – язык долго подержать на ярком солнце, можно понять, что в него усторена нормальность – притязание на истину. Словами можно плести сеть лжи, осуществлять власть. Но, – Мирон поднял палец, палец дёргался – язык, полностью построенный на брехне, всё же невозможен.
– Умно-с!
– Древний сербский язык, – не унимался Мирон, – язык нашей Библии. Он был ещё не развит. И предки наши трудились, смягчали грубые звуки, придавая их течению плавность.
– О каком языке ты говоришь, – сопротивлялся я, – о вербальном, письменном или мясе?
– Самый лучший, – говяжий под водочку: тогда дремлет ум, но душа радуется и воображение действует. Прозит!

Апальков Александр, "Нравы города КА спустя 10 лет"

[ Згорнути уривок ]