Олександр Апальков, Проценко Микола, Товберг Олександр : журнал "Склянка Часу*Zeitglas", № 76 : літературно-мистецький журнал "Склянка Часу*Zeitglas" : Рецензії в пресі.

Автор рецензії: Ерёменко Владимир (джерело: facebook)

Владимир Ерёменко



ЧТО ИСПОВЕДУЕМ?

Авторам 76-й "Склянки Часу"


Без увертюры не обойтись.
О друзьях буду говорить обстоятельно и комплиментарно, об остальных – как получится. Впрочем, за взятку могу спеть осанну кому угодно. Или хотя бы за магарыч. Не взыщите. Мы живем ведь в нищей, кумовской и коррумпированной зоне.
Те из неупомянутых, кто чувствует себя на высоте, наслаждайтесь. Нечего страдать и сомневающимся. Ибо всё впереди. В свое время, вступая на скользкую стезю литературы, я отдавал себе отчет, что не умею писать хороших рассказов. Сейчас я не умею писать плохих рассказов. ... [ Показати всю рецензію ] Между первым состоянием и вторым прошло полвека. После первых двадцати лет моих литературных забав я стал профессиональным писателем, не опубликовав ни строчки. Почему? Я жаждал влезть только в центральные журналы, полагая, что путь туда пролегает через ясность мысли, простоту, точность слова, прозрачность, музыкальность. И совершенствовал себя в этом направлении. Но печатных площадей центральных журналов не хватало даже на членов, на 10 тысяч членов Союза писателей СССР, а я был не член, я был посторонним. К тому же, в совейские времена – это я понял годам к тридцати – успеха можно было достичь только двумя способами – либо неистово услужать власти, либо неистово диссиденствовать. Я же по своей наивности, упорно следовал пушкинскому предписанию: "Ты царь, живи один, дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум…".
Если читатель, раскрыв книгу или журнал, после первых же строчек швыряет "литературу" под кровать, сопровождая это деяние нецензурными выражениями, автор означенной "литературы" не может отвертеться никакими доводами профессоров от изящной словесности о высоких художественных достоинствах его текста. Текст обязан увлекать без кнута. Иначе он нужен только автору. Тексту полагается быть интересным для читателя. Интересным – разбудить, удивить, рассмешить, вышибить слезу. И читабельным – поить читателя прозрачной живой водой, а не мутной или, еще хуже, мертвой.
Труд, вложенный литератором в свои писания, не должен мозолить глаза читателю. Вряд ли я буду оригинальным, однако скажу, что чем больше трудов души и ума вложено в текст, тем труд менее заметен, а текст читабельнее, живее. Вспомните формулу Успеха по Эйнштейну.
Оригинальность? Нет проблем. Каждый из нас – уникум. И для того, чтобы быть оригинальным в литературе, требуется опять же простая (гениальная) вещь – писать исключительно из себя.
А собственный стиль? Еще проще. Его, как в конечном счете я выяснил, не нужно искать. Он является сам. Двадцать-тридцать лет систематических литературных экзерсисов, и ты обречен не только на собственный стиль, но и на приятные изменения – по Анатолю Франсу – твоей физиономии.
В чем главная опасность? По дороге на олимп пишущий останавливается (бронзовеет) на уровне первых публикаций. Не спеши публиковаться – говорили мне в свое время добрые люди. А я считал их злыми. А они были добрыми.
Итак, авторы 76-й "Склянки".

Оксана Стомина "Любовь прифронтовая" (стихи).
Простая рифма. Не холодная версификация. Есть душа. Есть мысль. Есть отклик в моей душе.

Ганна Ручай. "Моно но аваре" (проза).
Ганна – погоня за красивостью. Отдельно стоящие или плывущие пейзажи. Опусы, фрагменты, похожие на припевы.
Красивость очень похожа на красоту, но диаметрально противоположна.
Опус № 1. Опус № 2, 3… На четвертом рефрене я уже читаю текст, принуждая себя. Мысли? Одну я все же нашел – одну, в 41-м фрагменте.
Не понял также, зачем именовать текст иностранцем – "Моно но аваре", что в переводе "сходнознавця" означает: "Грустное очарование вещей" или по Ганне – "Чарівний смуток швидкоплинності". Почему бы Ганне не назвать свой текст именно так. Без манер. Меня могут сейчас же схватить за язык, оттого что название одного из моих романов – Gimagimis. Но мне легко оправдаться. Во-первых, это – имя яхты, которое не переводится. Во-вторых, это слово, несуществующее в словарах, несет секретную нагрузку. Оно упоминается в романе дважды. Первым – как название. И последним – раскрывающим собственный секрет.

Вячеслав Пасенюк. "Поэзия и проза Дикого поля".
Пасенюк мне друг, и потому бесплатно подарю ему существенную часть моей жизни, – ведь я предупреждал прочих.
Бомба заложена уже в названии. Верю и надеюсь, что поэзия и проза Дикого поля не ограничивается Пасенюком. Хотя "нет Бога, кроме Непознаваемого, и Пасенюк пророк Его".
С уже отмеченным мною ранее упорством Пасенюк рифмует прозу. Как видно считает это своей визитной карточкой, особым шиком. Но рифма в прозе – моветон. Как правило, рифмой в прозе скрывают отсутствие мысли.
После первых рифмованных строчек, ошеломив ими читателя, Пасенюк разделяет свою "поэзию" и свою "прозу". Стихи загружает привычной мне тарабарщиной, с тяжкими пластами словесной руды, где там и сям всплывают проклятия в адрес Лугандонии и лу-гандонов, местных и пришлых. В прозаических же абзацах Пасенюк дарит читателю мысль, не замыленную рифмой.
Да, в прозе Пасенюка "мысль" просматривается отчетливо. В предыдущем абзаце я уже намекнул, "какая" мысль.
Пасенюк не говорит, но бает. О Свободе! О Достоинстве! Об Украине! И, кроме того, ухитряется среди словесных кружев протащить её, мысль, единственную на все 12 страниц. Вот она: "Что касается меня, то далеко на северо-востоке, в кичливом белокаменном граде я (заодно со многими друзьями, сородичами, земляками, знакомыми и неведомыми соотечественниками) заочно осужден, приговорен, обречен дожить до точки в лугандонской мертвецкой". С продолжением на следующей странице: "Как сто лет тому, московские площади заполняют громилы, черносотенцы, ратоборцы совка и ватника. Мракобесие в колорадских тонах".
Пасенюк не фильтрует базар.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что Лугандония оказалась жертвой большой войны. Для тех, кто трезов, ясно, что речь не о войне между Украиной и Россией, между колорадами и укропами. Война – не на жизнь, а на смерть – между Россией и Западом. Россия вздумала перечить Америке, усомниться в её исключительности и, что важнее, в её праве душить мир фальшивой баксовой зеленью. Произнеся слова "Запад" и "Америка", уточняю. Запад – это США и порабощенная ею Европа. И еще уточняю. США – такое же порабощенное и обездоленное пространство, как и Европа. Порабощенное глобальным Каганатом – мировой ростовщической "элитой", которая (сотня кланов) владеет половиной земных богатств.
Понимая это, надо бы не проклинать "лугандонов", не натравливать на них "укропов", а вспомнить ВДРУГ, что и "колорады", и "укропы" – в недавнем прошлом граждане той самой Украины, о которой с таким пафосом печется Пасенюк. "Колорады" и "укропы" убивают друг друга, потому что Каганат их уже стравил, с целью братоубийства. И этой цели как раз и услужает Пасенюк. Напомню пасенюкам старательно забытое, но незабываемое. Не Московия начала бомбить Лугандонию. Дал приказ бомбить Славянск и начал это ЧЕРНОЕ дело некто Кровавый пастор, исполнявший обязанности Президента Украины.
Удел Поэта: взывать к братству. Пасенюк же клокочет безумно культивируемой в наших пенатах ненавистью. Усовещивать (именно так) его в том, что Поэту не пристало накачивать эфир ненавистью? Безнадежно. Так что же – Пасенюк не Поэт? Версификатор, работающий по найму? Наверняка Пасенюк осерчает на меня за эти намеки и будет прав, поскольку местные урядники и верховные ему не платят. Но ведь есть зарплата опосредованная, косвенная, – войти в пул придворных "поэтов", мечущих молнии в лу-гандонов "искренне!".
Любопытно, как держал бы себя Пасенюк, приди в Украину другая власть?
В огороде бузина, а в Киеве дядька. На стр. 19 ни к селу, вроде бы, ни к городу Пасенюк дает две строфы из Маяковского.

Нам, грязным, что может казаться привольнее –
сплошною ванною туча, и вы в ней.
В холодных, прозрачнейших, пахнущих молнией
купаетесь в душах душистейших ливней.

А может быть, это в жизни будет,
на что же иначе, когда не на это,
поэтов каких-то придумали люди,
или я в насмешку назван поэтом?

Но Пасенюк не так прост. Как тут же выясняется, Маяковский не случаен.
"Многие из нас, – намекает Пасенюк, – могли бы под сим текстом поставить свою подпись".
"Многие", но не Пасенюк. Он-то, само собою, назван поэтом не в насмешку. Кстати, кем назван? В народе поэтами называют людей, которые лихо рифмуют. Пасенюк рифмует лихо. По этой причине ему приходится тащить в стих столько рифмо-мусора, что чувство, если даже оно в стихе предполагалось, беспомощно тонет. По мнению самого Пасенюка "не выстраивается кавардак, чехарда не сложится никак".
Чехов как-то сказал о Леониде Андрееве: "Прочитаю две страницы – надо два часа гулять на свежем воздухе". Я сделал чрезвычайное усилие – прочитал 12 страниц Пасенюка. В промежутках пришлось выходить на прогулку. Спасибо за рецепт, понятно, Чехову. Спасибо, между прочим, и Пасенюку. Я себя не обидел – без эссе Пасенюка не дышал бы шесть часов свежим воздухом. Да и его, думаю, не оскорбил – как никак, уравнял с Леонидом Андреевым. Хотя, что ж Андреев? Почитайте. Мне не удалось врубиться. Мертвая вода.
И еще один важный момент касательно предпочтений Пасенюка. Я считаю себя наследником киевского князя Святослава, который тыщу с лишним лет назад разгромил Хазарский Каганат, похоронил рекетирскую державу с иудейской элитой во главе. Сегодня и здесь хазарский Каганат восстал из пепла. Не Хазарский уже – Украинский. Новая Хазария. Филиал Каганата глобального.
Я не хочу, чтобы моя Родина была колонией. Ни Московской, ни маккейновской. Белокаменная – зло? Не буду дико возражать. Но зло и нынешний Украинский Каганат. И это ЗЛО, конечно же, ужаснее. А выбирают – меньшее из зол.
На той же 19-й странице я пошатнулся от очередного удара: "Логофобия – словобоязнь. Интемперия – безудержная словоохотливость. Значит, наша задача: как-то исхитриться и проползти между интемперией и логофобией". Пасенюк поставил нам Задачу! Нет уж, это его задача. Но и что же? Тут я в очередной раз вышел подышать свежим воздухом и когда вернулся к чтиву, обнаружил, что Пасенюк традиционно мечет ассоциативное словоблудие. Не прополз, однако, между интемперией и логофобией. Так он устроен. Поистине интемперия. Или на русском – словесный понос. Эти литературные испражнения пахнут тяжко, что им, испражнениям, и свойственно. Соприкоснувшись с ними, я в итоге тщательно вымыл руки.
Несколько раньше (до Лугандонии) Пасенюк провозглашал кончину литературы, кончину слов. Чуть ли не запрещал ковать чего-то словесного. Но не себе. Прочим. Сам же ковал и кует с интенсивностью, достойной лучшего, как говорится, применения.
Открою тайну полишинеля. Пасенюк не любит слова. Пасенюк ненавидит слово. И потому его литература беспросветна. Соответствует ли эта беспросветность жизненным реалиям нынешним? Конечно. Но в таком случае нам нужно всем-всем-всем (а не только пасенюковой Лугандонии и Московии) покончить с собой. И в этом тоже есть резон. Я согласен с Пасенюком. В моей книге "Восхождение в Бездну", которую Пасенюк называл черным гробом, я говорю, что человечество находится на нисходящей ветви своего существования, уже загнивает и вряд ли доживет до конца XXI века, и потому ближайшие поколения могут избавиться от мучительной агонии всеобщей гуманной эвтаназией. Кстати, согласен и с "черным гробом". Потому что мы все (вся популяция) живем в гробу от рождения. Но – опять же кстати – мой "черный гроб" полон жизни. И там, в моей книге, я всё же уповаю (с отчаяния, само собою) на спасение Земли. Ведь еще живы мои дети. Я надеюсь на милосердие Бога, Который образумит нас.
Мне жаль Пасенюка. Бьется в паутине, которую сам соткал. Плачет, рыдает и ненавидит. И не может поступать иначе. Такова его природа. Любопытны слова Толстого, Льва, касательно тех, кто не может поступать иначе. Толстой, отрекшийся от Церкви, в ответе Святейшему Синоду сказал о "святых отцах" следующее:
"Ужасно то, что люди эти делают такое ужасное зло, которое не уравновешивается и тысячной долей получаемых ими от того выгод. Они поступают, как разбойник, который убивает целую семью, чтобы унести ста¬рую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. То же и с религиозными лжецами. Можно бы согласиться в величайшей роскоши содержать их, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе".
Если Пасенюку ненавистен Лев Толстой, и он сам, Пасенюк, исповедует христианство, я подкину ему 44-й пункт Нагорной проповеди Христа: "А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
Но версификаторы, работающие в одной упряжке со СМРАДом, этого никогда не исповедовали.

Валерия Шахворостова. "Иногда" (проза).
Вероятно, замысел космический. Предложил бы Валерии черкнуть что-нибудь еще, не на два абзаца (с тающим Иисусом), а о чем-либо земном. И попроще. Попроще! Ну, почему нужно напоминать святую истину, что гениальность – в простоте?!

Ингвар Ант. "Потім" (проза).
Суть выясняется только к занавесу. Мужчина в больнице, в коме. Он же отец некой девушки. Неясно: уйдет тот, что в коме, или выживет. Но на пяти страницах он блуждает в своем подсознании после авиакатастрофы. То есть, имеется вид оттуда. Но вот беда, вид оттуда не предлагает никаких открытий. Только несчетно повторы: "…темрява…", "…блукаючі вогники…", "…темрява…", "…а потім темрява…", "…а потім знову темрява…"
Тягостное ощущение чужого бессилия.

Евгенія Артеменко "Memento Mori" (проза).
Вроде бы мерцает свет, но вижу его как бы сквозь треснувшие темные очки. Евгения! Выкинь за борт понты и ссылки на псаломы. Скажи обиходными словами, чего надо?

Любов Матузок. "Навіжена і шопінг" (проза).
Когда художник не может (не умеет, не способен) нарисовать коробку спичек или корову, он норовит ошеломить читателя черным супрематическим квадратом – то есть, дать по мозгам. Это, пожалуй, Любови отчасти удалось. Но ведь может Любовь, может и способна!
Вперто йдемо до мети крізь віків дні і ночі –
методів маємо вдосталь з прийомами різними,
світ пізнаємо щомиті! А він з нас одвіку регоче
і прокидається кожного ранку новим і непізнаним (разрядка моя, В.Е.).

Николай Проценко. "Дети" (проза).
Что-то вроде отчета о житии. Объемно. Детально. Однако подобное уже писано-переписано.
В двенадцатитомнике Ивана Бунина уйма слов. Но ни одного лишнего. Здесь, у Николая, можно убрать половину словес, и не только ничего не пропадет, но станет легче, всем. 28 страниц жизнеописания. И – при этом – продолжение следует.
Тревожно.

Александр Товберг. "Цианистый калий" (стихи).
Традиционно – ни о чем. Но в рифму. Возможно, из Товберга вышел бы поэтический Шагал.
Читать? Или Товбергу по барабану, будут ли читать? В этом его сходство с Иосифом Бродским. И в этом же его "величие". Бродский открыто заявлял, что ему наплевать на читателя. Нежился в своей словесной трухе и, однако, зачем-то размножал себя, любимого. Но, если плевать на читателя, зачем публиковать-то? Достаточно ведь одного экземпляра гениального творения – для себя.

Анастасия Сычева. "Будем жить" (проза).
Текст хорош как дневниковая пропись для дальнейшей обработки и основательных сокращений. Чехов еще когда сказал: "Умение писать – умение сокращать".

Владимир Комисарук. "Про довір'я" (проза).
Спасибо, Вова. Мыслящий тростник. По Некрасову: словам тесно – мыслям просторно. Просто. Ясно. Трогательно.

Ангелина Бондар. "Нуль в квадраті" (проза).
Последний отрывок. То, что сделала "вона", сделать бы всем нам, одновременно.

Александр Витолин. "Жити по новому" (проза).
Достаточно точно и не слишком длинно. Читабельно.

Владимир Савчук. "Сізіфи" (проза).
Сюжет туманно-фантастический. Не тривиальный.
Перспективна и символична последняя строчка: "Земля загоювала шрами, завдані людьми".
С Владимиром Савчуком было бы интересно встретиться и "перетереть".

Виталина Витченко. "Світло софіта" (проза).
Витченко не видит, что делают её герои, и, соответственно, не вижу я. Как ночью в комнате без света. Хотя – "світло софіта".

Александр Волков. "Вося "Бум-Бум" (проза).
Прозой называть грешно. Маячат в тумане "монументальные бармены", "леди-вумен". "Вося сидел бронзовый, как кумачовое полотно".
А я всё ждал хотя бы приличной порнографии. Но нет. Иван Бунин сказал бы о такой "литературе": откровенное свинство.

Марек Торецкий. "На нерусских путях" (проза).
С порога раздражает обилие эпиграфов, навязчиво указующих на энциклопедичность автора. Начало собственно текста, привязанное к Есенину, рождает сочувствие, но лишь на минуту. Далее везде размышлизмы, подобные размышлизмам Пасенюка. Присутствует и Лугандон (у Пасенюка – Лугандония). Мне почудилась общность, единодушие. "Узнаю брата Васю". Неужто Пасенюк? Или учитель и ученик? Или иная порочная связь? На эти подозрения наводят вкладыши в текст, назойливые, инородные, лишние, "свидетельствующие" о кипящих мозгах автора, но нарушающие уже оговоренную формулу Чехова: "Умение писать – умение сокращать". И формулу третьего Толстого: "Писатель возможен только в трех ипостасях одновременно – мыслителя, художника и критика собственного сочинения. Причем, критик должен быть выше мыслителя и художника".
И, разумеется, трагические завывания. Если вычленить из четырехстраничного текста Торецкого акценты, получим слезоточивый речитатив: "сквозь тяжелую дремоту пробился старческий всхлипывающий голос… не мой ли это внутренний голос – предельно старческий, всхлипывающий… мой старый товарищ, всхлипывающий, причитающий в могилевской ночи… ибо ни я, ни кто-либо иной не знаем, что нынче вечером взбредет в башку кремлевскому чекисту с рыбьими глазами…"
Можно мечтать четвертовать "кремлевского чекиста", но за дело, а не за рыбьи глаза. Любопытно, какие глаза у Торецкого? Может быть, рачьи? Или крысьи? Но ни поэт, ни прозаик не будут определять достоинства человека по внешним признакам. Квазимодо был урод. Но весьма душевная особь.
В Торецком вижу старика, вещающего о будущем "в тоске нечеловечьей", с угрюмой надеждой сжить со света москалей.
Как будут в продолжение столетия вымирать русские? Торецкий считает и даже доказывает, что, мол, скоропостижно. Может быть, и так. Если не вымрут параллельно все люди Земли. И я повторил бы для Торецкого (Пасенюка), – мои комментарии касательно князя Святослава и касательно украинского филиала Каганата, и касательно Льва Толстого, и касательно Нагорной проповеди Христа.
Вернусь, однако, к Лугандону Торецкого (Пасенюка). Предполагается мерзкая окраска слова "гандон". Но что, если взглянуть на "гандон" с нестандартной позиции. Считается оскорбительным прислонять это слово к определенному человеку. Но почему? Что есть гандон? Этот предмет красоты защищает от венерических болезней. И, что не менее важно сейчас (когда нас, сосущих кровь из Шара, 8 миллиардов!), – от перебора в размножении. Негативный оттенок этого слова вложен в него изначально. Спрашиваю еще раз: почему? В раннем детстве я познакомился с настенно-сортирной литературой и живописью, с гнусными поэмами "об этом", с грязными чертежами огромных органов детозачинания и деторождения. Позже, повзрослев, я задался таким же вопросом: почему?! В моем романе "Восхождение в Бездну" я предложил читателям ответ по этому пункту. Так что же есть гандон? Защитник. А Лугандония?...
В конце своего прозаического отрывка Торецкий дает четыре строфы стиха. Угадываю уши Пасенюка. Но всего ведь четыре строфы! Вместо несчетно-удушающего количества их на двенадцати страницах реального Пасенюка.
Меня обнадеживает пропись в скобках под заголовком эссе Торецкого: "третий прощальный текст". Нет, я не настаиваю на скорой кончине автора. Да здравствует всхлипывающий старец. Но без текстов. Тем более, что он сам от них жестоко устал.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Апальков Олександр (джерело: ЛітКлуб)

«Писать для одной лишь нации, – слишком убогий идеал», – констатировал Фридрих Шиллер, и оказался прав.

Именно этот дивиз взял себе международный литературно-художественный журнал «Склянка Часу*Zeitglas». Честь издавать который, я имею с 1995 года. Одновременно на украинском, русском и немецком языках. Полагаю, что знание языков вовсе не умножает скорбь, наоборот, – обогащает жизнь. Делая её культурно многообразной. А жизнь, как известно, дается один раз…

И жизнь происходит в пространстве, которое свято именуется нами Родина, а попросту – «государство». Эти государства кругом…

И, раз уж ... [ Показати всю рецензію ] никуда от этих государств не деться, приходится рассуждать, каким образом расширить возможности для культурного многообразия?

Основанный два десятилетия тому назад журнал этот познакомил целое поколение читателей с прекрасними образцами украинской и зарубежной литературы…


А начало было негромким и не многообещающим. Летом 1995 года я пригласил своих друзей Евгения Бруслиновского, Ивана Кугно и Максима Батеровского (двух редакторов местных газет и фотографа-любителя) и потряс их новостью: регистрацией «толстого» переодического издания. Меня подняли на смех. Друзья смеялись точно так же, как смеялся надо мною чиновник, подписывая регистрационные бумаги:

«Вы, – говорил он мне даже не глядя в мою сторону, – загнётесь, не пройдёт и полгода».

Но, «успокоение» вносил тот аспект, что журнал будет литературно-художественным. Политические прямолинейные инвективы в нем не предпологались изначально.

Я уже тога заметил, что никакого политика не возмутит и не оскорбит никакая «критика» представителя «литературной интеллигенции». Ибо, редко кто из них вообще читает «литературу» и реагирует на неё...

Художественная проза и поэзия современников, а так же публицистика и критичесие статьи, разбавленные вкрапленим графики, живописи и фотграфии, – вот тот контент, которым предполагалось наполнять «Склянку». И наполнить её – для любителей художественного слова. Ни больше – ни менше. И в результате появился первый номер «Склянка Часу*Zeitglas» – журнала в котором мне хотелось достичь уживаемости поисков новых и реинкарнации старих путей развития литературы. Литературы дня сегодняшнего, запутывавшегося всё более в изменчивости оценочных критериев «добра и зла» возникшего разом информационно-коммуникативного общества. Литературы не только созданной в Украине, но и за её границами.

Мы выпустили в свет первые два номера, двухтысячным тиражем. Они разошлись в тогдашней, ещё жадной на литературу среде, довольно быстро. Но, возникли трудности с изданием. Небыло меценатов, спонсоров, рекламодателей. И настал день, когда наш дружественный колектив четырёх «разодрали» противоречия. И мы расстались «до лучших времён». И уже последующие номера готовил к изданию я, один.

Однако, годы шли. Ибо они не ждут лучших времён.

За двадцять лет журнал, как и общество, переживал бурные и мрачные события, но подписчикам доставлялся всегда вовремя. Журнал отражал в своих публикациях лицо свого века: свого рода литературные «воспоминания» о его конфликтах, переломах и трансформациях. Оставался всегда живым литературным форумом, расчитаным на широкий круг читателей в Украине, России, Германи, Австрии. Задуманый как своеобразный творческий мост дружбы, юноша-журнал выростал и мужал, постоянно наполняясь новыми смыслами и формами, открывая новые имена и горизонты. И, наверне потому он так уверенно идет в ряду подобных себе изданий (которых, увы становится всё менше и менше), выделяясь своей уникальностью языкового профиля и международым звучанием.

Главное кредо журнала – автор со всеми его особенностями. Именно поэтому все тексты печатаются в авторской редакции. Карандаш журнального редактора не вмешивается в произведения. Они либо публикуются таким, какими есть, либо не публикуються вовсе.

Так на его страницах публиковались и громкие имена: Борис Чичибабин, Вольфганг Коппен, Леонид Тёмин, Виктор Урин, Георгий Померанц, Марк Богославский, Лев Копелев, Алесандро Барикко, Анатолий Крым, Иван Дзюба, Евдокия Ольшанская и, в своё время, ещё начинающие авторы: Лариса Реус,Александр Кабанов, Игорь Кручик, Гюнтер Ульманн, Марина Денисенко, Елена Заславская, Андрей Кондаков…На этих же принципах публикуются и теперь известные и совсем начинающие, но талантливые авторы. Публикуются невзирая на государственные границы и языки.

Ибо время не терпит пустоты.

Я придумал журнал. Он дал шанс – равные возможности маститым и начинающим авторам не насиловать свой ум и чувства, а просто честно писать и печататься. Ещё при жизни. Не забывая, что всякая мудрость относительна, а вечной истины – нет.

Нужно писать. Нужно печататься. Быть острозлободневным и в то же время ориентироваться на вечные ценности.

Разумеется, корреспонденция журнала "Склянка Часу*Zeitglas" огромна. Ежедневно «приходит» только электронных писем более получотни. Кроме этого обычной почтой доставляется несколько пакетов с рукописями. Не смотря на немноголюдную редакцию, мы не оставляем ни одного автора без письменного ответа. Понятно, что далеко не всё из присланных материалов действительно достойно публикации. Как правило, процентов 5–10. Всё же, подчеркну, каждый автор получает от редакции письменный ответ. Обработать такое количество информации непросто. В редакции заняты два человека. Вот так. Но, справляемся. Не числом, а умением и старанием.

За двадцатилетие публиковано более 3000 авторов. Представлены все регионы Украины. Много произведений литераторов дальнего и ближнего зарубежья увидели свет именно на страницах «Склянки Часу*Zeitglas»*.

И, разумеется, нужно идти «в ногу со временем». Само название журнала к этому обязывает. Так, начиная с 2011 года все выпуски нашего журнала, книг наших авторов можно приобрести помимо классической бумажной версии, в электронной. Это практично для студентов, молодых людей: элекронные книги стоят в несколько раз дешевле бумажных. А в одном «ридере» можно хранить тысячи волюмов, не обременяя себя книжными шкафами и полками…

Наши издания распространяются такими интернет-ресурсами, как kassiopeya.com, (Україна), Amazon.com, Barnes and Noble, Tunes Dobra Book (США) и другими.


Дабы расширить возможности публикаций особенно для начинающих литераторов, при журнале с 2000 года издаётся литературный альманах "Скіфія". Выпуски которого готовлю я один. Не вижу в этом особого подвига. Работа всегда хороша, если её любить. И могу только высказать благодарность всем авторам-участникам альманаха. Именно их стараниями и трудами "литературный процесс" на территории бывшей СКИФИИ пребывает живым (со своими удачами и промахами). Ибо, каждый выпуск альманаха охватывает авторскую географию от Львова до Луганска и от Чернигова до Симферополя... Несмотря ни на что!

Так, из года в год я приглашаю писателей, поэтов, публицистов ныне живущих на этих бывших ( а частично и теперь) диких просторах... Приглашаю и покинувших их, в поисках иных приключений, в силу соей творческо-мятущейся неоседлости духа (из Италии, Германии, США и прочая...)

Многие авторы, шагнувшие в мир читателей со страниц «Склянки Часу» и «Скифии», сделали себе литературные звучные имена. Хвалится этим не стоит. Ибо в этом, повторюсь, заслуга самих авторов.

И совсем не важно на каком языке авторы пишут, важно, что все они не безразличны к происходящему со всеми нами «процессу жизни»...

Да, и не столь важно, что я напишу о своём журнале или альманахе... Важнее, что скажет (или, ещё лучше, ЧТО ПОДУМАЕТ о нём читатель, наедине с самим собой.


Кроме чисто-журнального выпуск "Склянка Часу*Zeitglas" и альманаха «Скифии», издаём книги наших авторов. На сегодняшний день их более сотни. Пропагандируем мы исключительно «нераскрученные» имена. Однако имена замечательных мастеров современной прозы, поэзии, эссеистики.

Помимо литературной деятельности, помогаем молодым, музыкантам. Разумеется, участвуем в международных книжных форумах: «Книжковий світ», «Мир Книги», «Книжковий Арсенал», «Форум видавців». Где «продвигаем» книги молодых авторов. Это не просто, но полезно. Проводим различные конкурсы (поэтические, прозаические, критические), о чём информируем интересующихся темами через и-нет и другие СМИ.

Самое главное для литературно-художественного журнала – открывать новые имена, восстанавливать несправедливо забытые. Из последних открытий – Геннадий Кононов. Автор российской глубинки, к сожалению, рано умерший. При жизни, как и большинство талантов, публиковался крайне мало. Нами изданы пять его повестей. Они вызвали громадный читательский интерес. Широкий отклик читателей вызвали так же публикации Николая Переяслова из Москвы.

Из дальнего зарубежья назову поетов: Ольга Титаренко (Канада), Вернер Абреш, Ханс Георг Булла и Мартин Кирхгофф из ФРГ, Зореслав (Строцький Иосиф) из Австралии, Хильдегард Миллеруп из Дании, Гинтарис Патацкас из Литвы,


Литература Украины не ограничивается киевским лит-пятачком. И нет бесталанной провинции. Особенно в наш век сети Интернет. Называю ряд одарённых авторов: Михаил Низовцов и Владислава Ильинская из Одесской области; Елена Заславская, Александр Сигида, Ярослав Минкин и Александр Хубетов из Луганщины; Владимир Еременко, Сергей Левченко, Алексей Безгодов, Михаил Васильев, Полина Городиская и Станислав Стеценко из Черкасс; Вячеслав Пасенюк, Валерия Влащик, Анатолий Мельник, Виктор Шендрик и Павел Бессонов из Донецкой области; Алексей Аулов, Елена Оленина, Лидия Силина и Татьяна Киценко из Харькова; Марьяна Бонь и Татьяна Грицай из Закарпатья, Хмельничане Владимир Дмитрик, Дарина Гладун, Владимир Комисарук и Бронислав Жухевич; Евгения Бильченко, Юрий Крыжановский, Владимир Коскин и Николай Петренко из Киевской области; Александр Волков, Марина Матвеева и Евгения Баранова из Крыма; Николай Караменов и Антонина Корень из Кировограда; Игорь Виноградов, Алексей Брик и Людмила Ульяницкая из Черниговщины; Львовяне: Светлана Антонишин, Андрей Дацкив и Любовь Бенедишин; Сергей Негода и Юлия Броварная из Винницы… Список этот я могу продолжать и продолжать. Не длинна его главное. Главное, что все эти авторы стоят в центре жизни, с её разными: бурными и скучнейшими событиями. И не прячут головы в песок обыденности, но творят разумное, доброе, вечное.

Все тот же Вячеслав Пасенюк написал: «На что я надеюсь? На то, что хотя бы еще лет двадцать продержатся, не выведутся те, кто предпочитает печатное слово непечатному, кто выбирает написанное пером, а не начертанное топором, кто умеет отличить поэзию от прозы, а чистые стихи от нечистых…»

Все мы на это надеемся. И работаем, не покладая рук.


* "СКЛЯНКА ЧАСУ*ZEITGLAS", Подписной индекс 41507

– частиный литературно-художественный журнал для всех видов годящейся к печати форм самовыражения.

Формат 17/26 См. Объём 160 страниц. C 1995 года даёт равные возможности маститым и начинающим авторам. Одновременно на украинском, русском и немецком языках.

По подписке, через сеть книжной торговли Склянка идёт к читателям Украины, России, Германии, Австрии.

[ Згорнути рецензію ]