|
"Єгупець" №15 : Художньо-публіцистичний альманах
Инна Лесовая, Тимур Литовченко, Григорий Канович, Наум Сагаловский, и др.
— Дух і літера,
2005.
— 488 с.
— м.Київ. — Наклад 0 шт.
Жанр:
— Історичне
— Друга світова
— Біографічне
Анотація:
Два оповідання на єврейську тематику Тимура Литовченка "Пятая графа" и "Еврейская рубашка" - провміння людей долати складні віражі долі.
|
Лінк із зображенням книжки:
|
Это произошло то ли в конце лета, то ли в начале осени 1941-го года. Через село шли колонны беженцев, среди них было много пассажиров железнодорожных эшелонов, которые разбомбили немецкие лётчики. Однажды вечером в дом к «солдатке» Варваре Проценко попросилась переночевать молодая еврейка с годовалой дочкой Фейгой, которая ещё и говорить-то толком не выучилась. Однако на следующий день уйти дальше на восток постоялица не смогла: ночью у неё начались жар и кашель, медицины в селе, разумеется, не было никакой, кроме народной… В общем, не сумела Варвара отпоить постоялицу калиновым взваром с мёдом. ... [ Показати весь уривок ]
Женщине становилось всё хуже, она уже не понимала, что с ней и где находится, только по постели металась да крохотулю Фейгу звала. Через три дня умерла, схоронили покойницу подальше за оградой деревенского погоста, а Фейга осталась на руках у «солдатки» Варвары. Куда такую малявку денешь!
А девчушка была — просто загляденье: маленькая, пухленькая, с васильковыми глазками, пшеничными волосиками и ямочками на розовых щёчках. Ну, просто ангелочек! Всё село дивилось: и откуда этакое чудо? Да и бывают разве евреи такими вот беленькими, они ж обычно чернявые, кудрявые. А может, дитё вовсе и не еврейское? Может, покойница его попросту украла, а Бог (хотя Его при советской-то власти и нет вовсе) за то и покарал воровку смертью безвременной?
Только «солдатка» не верила этим домыслам. Подсказывало Варваре сердце, что умершая постоялица не крала ребёночка, что это её родная кровинушка. Но в любом случае искать других родственников Фейги не было ни малейшей возможности.
В то время практически никто не представлял, до какой степени нацисты ненавидят евреев и какую участь им уготовили, но листовки всякие с немецких самолётов падали в изобилии («Бей жида-политрука, морда просит кирпича!»), да и слухами земля полнится… Короче, Варвара решила оставить у себя крошку Фейгу вместе со своим шестилетним Ванюшкой, но вдруг кто оккупантам расскажет?.. И тогда «солдатка» взяла топор, которым обычно дрова колола, вышла на сельский «майдан» и перед всем миром заявила:
— Я беру жидiвську дiвчинку до себе. Якщо якась паскуда фрицям бодай одненьке слово бовкне — зарубаю оцiєю самою сокирою! Нехай мене вiшають, хай стрiляють, та я встигну, не сумнiвайтеся. А потiм iще й на тому свiтi поквитаємося.
Да уж, решительная была женщина…
Трудно сказать, по какой причине, однако известную всему селу тайну немцам не раскрыл никто. Даже записавшийся в полицаи Николай Щупаченко молчал. В то же время от «солдаткиной» семьи все стремились держаться подальше: если её всё же схватят, кто знает, в какой мере пострадают общавшиеся с ней. Кроме того, люди считали, что она ни в коем случае не должна была рисковать жизнью единственного сына — лучше бы потихоньку привязала чужой девчонке камень на шею да утопила в речке, как котёнка.
Но Варвара ни о чём не жалела, даже не плакала в подушку по ночам, только иногда молча сидела на небольшой скамеечке возле печи и без единого слова покачивалась взад-вперёд, закусив нижнюю губу. А удочерённую еврейскую девочку воспитывала как свою…
("Пятая графа")
— А я про них и говорю. Однажды ко мне на базаре подошла пожилая уже еврейка, чистенькая такая, сухонькая, словно бы из накрахмаленных салфеток слепленная, судя по манерам — москвичка. Подошла и спросила, почём продаётся вязанка моих дров. Я ответил, а она говорит, приятно этак картавя и слегка коверкая слова: «Ты знаешь, мальчик, у меня нет денег расплатиться с тобой — мы эвакуированные. Но если ты таки согласный отнести твои дрова прямо к нам домой, так я тебе дам что-нибудь из вещей. Обещаю, тебе понравится». Согласен ли я?! Понравится ли мне?! Хо-хо! Да я готов был тащить за ней хворост хоть в Махачкалу и обратно!
В общем, взвалил я вязанку на плечи, и мы отправились через весь город на самую окраину. Там был домик, на крыльце которого сидела женщина помоложе, лет двадцати пяти-тридцати. Впрочем, вполне возможно, и купившая дрова женщина не была такой уж старой, просто по малолетству такой мне показалась… Так вот, она позвала сидевшую на крыльце: «Эмма, Эмма!» Женщина встала, а моя покупательница затараторила, заговорила с ней быстро-быстро да этак непонятно. Я и разобрал-то всего одно слово: то ли «амейдл», то ли «мейделе». Это она говорила, поглаживая меня по волосам. Эмма быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда, держа за плечики ослепительно-белую шёлковую рубашечку с короткими рукавчиками и нагрудным кармашком. Я аж рот разинул: неужели такая богатая вещь — для меня?! Да на такую рубашку мне нужно было перетаскать кто знает сколько хвороста — и то бы не заработал! Однако покупательница приняла у Эммы рубашечку и дала мне со словами: «Мальчик, спасибо тебе за дрова! Вот, бери и носи на здоровье. И пусть эта вещь бережёт тебя, что бы с тобой ни случилось. Благослови тебя Всевышний!»
Не помня себя от радости и боясь, как бы она не передумала, я бросился бегом на Красноармейскую (мы с бабушкой жили на той улице). В тот вечер у нас царил настоящий праздник: я же получил целое богатство! Но я так торопился, что даже не поинтересовался у еврейки, откуда у неё эта замечательная рубашка, какой мальчик носил её до меня и что с ним стало.
— И вы не сходили в тот дом ещё раз? — спросил длинношеий.
— Во-во, эти жи… евреи то есть только и ждали, чтоб ты к ним вернулся! — криво ухмыльнулся стоявший рядом мужчина. А тот, который с крестом, поддакнул:
— Они в свою мацу кровь христианских младенцев подмешивают, это всем известно. Вот и заманивали…
— Не говорите ерунды, — поморщился старичок. — Какой из меня христианский младенец был?! В те-то годы, когда кругом воинствующий атеизм, комсомол да партия! Да ещё в Дагестане… А не пришёл я потому, что мне нужно было с утра до вечера хворостом заниматься. Но подаренную еврейкой рубашку я носил с тех пор не снимая аж до сорок седьмого года. Уж и вырос я из неё, уже и изорвалась ткань — только всё равно таскал на теле вместо поддёвки. Это уже в сорок восьмом, как меня колхоз одел с головы до ног — тогда только снял. И знаете, рубашка взяла да вдруг словно исчезла! Куда задевалась — кто его знает. Так жалко мне потом было, что ни клочка от неё не сохранил.
(Еврейская рубашка) [ Згорнути уривок ]
|
