Олександр Апальков : Кизиловы пропилеи : повість : Рецензії в пресі.

Автор рецензії: Анна Проценко (джерело: журнал СЧ №94, 2020, с.104-109.)

КТО ВЫ, АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ КИЗИЛОВ?

1.Вступление

В поле нашего зрения попала повесть А.В. Апалькова «Кизиловы пропилеи» [1].
Мы прочитаем её и проведём небольшое психологическое исследование.
Именно психологическое. А потому не пойдём соблазнительными путями, которые могли бы увести нас в чуждые дебри.
Мы не пойдём по пути, указанному В.П. Беляниным [2]: мы не станем исследовать текст как внутренний мир автора и читателя. Исследование текста увело бы нас из психологии в литературоведение.
Мы не будем следовать Э. Крепелину [5], который увёл бы нас из психологии в психиатрию.
Мы ... [ Показати всю рецензію ] не последуем за П.Б. Ганнушкиным [4], потому что психопатии, при всей их отдаленности от психиатрической больницы, всё же колеблются между нормой и патологией.
Наш путь – это путь приятеля Нэнси Мак-Вильямс [9], о котором она написала: «Возможно, большинство наблюдателей проводили различие между здоровьем и нездоровьем примерно так же, как мой приятель — между “психами” и “непсихами”. Здоровые люди более или менее соглашались друг с другом по поводу того, что составляет реальность; нездоровые уклонялись от этого соглашения».
Мы сразу определим, «на глаз», что центральный персонаж «Кизиловых пропилеев» Александр Кизилов – не псих, а молодой специалист Каневского музея Т.Г. Шевченко, направленный на курсы повышения квалификации в Москву зимой 1990 года, в канун распада СССР. Мы попытаемся найти этому персонажу место среди акцентуированных личностей.
Пройти по пути поиска нам помогут К. Леонгард [6], а вместе с ним и А.Е. Личко [7; 8], который хоть и изучал акцентуации специально у подростков, но сделанные им выводы применимы ко всем возрастным группам. Протянут руку помощи также Н. А. Буравлева, Н. Н. Телеличко [3], рассказав о взаимосвязи защитных механизмов и акцентуаций характера личности. Ну и, конечно же, нам поможет Нэнси Мак-Вильямс [9].

2.Акцентуации Александра Кизилова

Кизилов остроумно шутит. А что мы знаем про гипертимов? Гипертим пересыпает свою речь прибаутками, остротами, он фонтанирует идеями, ему свойственно использование тирад и забалтывание.
Кизилов мастер ухаживать за женщинами. Буквально сразу после знакомства с заведующей методическим сектором музея Николая Островского, юной татаркой Лорой, Кизилов уже держит её под локоть во время экскурсии по залам музея (с.12). А прошло не так уж много времени – и он уже гостит у Лоры. Пьют кофе и слушают пластинку с серенадой Шуберта. «Окно выходило во двор. Во дворе гасли сумерки в прелом снегу.
– А на Украине снега больше?
– Во, сколько, – Кизилов коснулся ее колена.
– А как по-украински «желание»?
– Бажання.
– Красиво
– Ты красива, – он взял её руку» (с.13).
А через пару дней – «Лора испарилась из памяти» (с.15). А что нам говорят психологи о любви у гипертимов? Гипертим проявляет непостоянство, моментальную привязанность и влюбчивость. Любовь у него как развлечение, вспыхивает и быстро гаснет. Да, она бывает оригинальна, появляется пылкость отношений, но эти отношения – ненадолго. Гипертим живет для себя, и его ничто и ни к чему не обязывает. С одной стороны, можно сказать, что гипертим эгоцентричен, но это не эгоцентризм истероида. Из-за того что гипертим перескакивает из сюжета в сюжет, ему все интересно, для него все важно, жить ради одной женщины гипертиму сложно, ведь такое количество других женщин находится рядом с ним [1]!
Сексуальная жизнь гипертима – очень важный фактор для него. Он проявляет обширную сексуальную активность. Говорят, что у Виктора Гюго было более 200 сексуальных партнерш, а в возрасте 70 лет он смог соблазнить 20-летнюю дочь писателя Готье. Айседора Дункан обладала высокой сексуальностью и была убежденной сторонницей свободной любви [1].
И вот, уже забыв про Лору, Кизилов идет в театр с представительницей Молдавии, Натальей. А что после театра? Он в комнате не один. Она тоже. Кизилов и Наталья пьют коньяк в коридоре и… «Наталья сидела на Кизилове, обхватив его бока крепкими ляжками. Киизилов сидел на полу, поднимая и опуская ее тело» (с.17).Так может только гипертимик. Вон, например, у сензитивного типа всё совсем не так. Сензитивы обычно застенчивы и робки при посторонних людях и потому часто воспринимаются окружающими как замкнутые. Открытыми и общительными они бывают только с теми, кто им хорошо знаком. Кизилов и сензитив – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Кизилов уж совсем не сензитив. А гипертимик – это он!
Наталья – миг. И больше не нужна. Она набилась в поездку, когда Кизилов захотел посетить Загорск на Рождество.
Во время экскурсии всей группой в Пушкинские места, в Большие Вязёмы, Кизилов решил прогуляться по территории, и тут им овладела сентиментальность: «Из-под высоких стволов сосен господский дом выглядел меланхоликом. Большие окна полукруга второго этажа готовились заплакать» (с.23). Психологи, однако, говорят, что гипертимик, хотя время от времени он и подвержен приступам пессимизма, но они быстро сменяются высоким уровнем эйфоричности. Гипертимические натуры без труда преодолевают грусть. И действительно, меланхолию как рукой сняло, достаточно было того, чтобы Кизилова окликнула экскурсовод по Пушкинскому музею, Зоя.
Гипертим хорошо чувствует настроение окружающих. И тут Кизилов сразу почувствовал настроение Зои, хотя еще и не знал, что она – из бывших, из дворян.
« – Горько мне, Зоя, – он повёл рукой, – Мерзость запустения. <…> Вы, Зоя, верующий человек?
– Нет… Но…» (с.24).
Где Лора? Где Наталья? Они хоть и совсем в недалёком прошлом, но уже в нём далеко. Теперь Зоя!
Кизилов умеет ухаживать галантно.
«– Вот и я, – Кизилов подошёл к ней, взял за руку в белой рукавице, – хочу верить, а не выходит» (с.24).
Дальше – больше.
Зоя процитировала высказывание на французском – и Кизилов тут же ухватился за эту ниточку.
«– Зоя, – Кизилов взял её за плечи. Она не шелохнулась. – А вы говорите по-французски, или так, для форсу, заучили?
– Говорю, – она опустила глаза, – у нас все дома говорили. Теперь я одна осталась.
– А где вы живёте? – он обвел глазами вокруг <…>» (с.27).
Гипертимы находчивы.
Узнав, что Зоя живёт в Голицыно, Кизилов с лёгкостью готов упустить служебный автобус, который отвез бы его со всеми остальными экскурсантами в Москву, в общежитие.
«– Проводите меня до Голицыно.
– А как же автобус?
– Доберусь электричкой. Когда ещё смогу увидеть всё это? Да и кто лучше вас мне обо всём расскажет. Силь ву пле!» (с.29).
Люди с гипертимной акцентуацией любят риск.
А как же Наталья? Нет, нет, она еще не ушла из его любовной орбиты! На лекции о Маяковском она спросила Кизилова, кто из поэтов ему ближе.
«– Гумилёв.
– А я?
– Ну, ты совсем близко, – Кизилов взял её за руку, и утащил за фанерную тумбу с афишами 30-х годов» (с.52).
Так поступить мог только гипертимик! А дистимик, например, ни в коем случае: дистимик предпочитает одиночество; дистимный тип характеризует низкая контактность и немногословие; такие люди являются домоседами, тяготятся обществом. О Кизилове такого уж никак не скажешь. А психастеник? Он в любви боится совершить ошибку. Это, конечно же, не Кизилов! А эмотивный тип? Он в любви раним. И это, конечно же, не Кизилов!

***
Кизилов любит быть в компании. В комнате общежития, в которой, кроме него, проживают еще трое, все из азиатских республик, в которых употребление алкоголя не культивируется, Кизилов пригласил женщин из участников курсов повышения квалификации, в том числе Наталью и двух участниц курсов из Прибалтики. И всех угощает спиртными напитками.
Что по этому поводу говорят психологи? Гипертимы – весельчаки. Основным их качеством является жизнерадостность, приветливость. Гипертимы вызывают симпатию из-за их хорошего настроения, остроумия. Они вносят в коллектив струю оживленности. При знакомстве с гипертимом, в процессе общения мы сразу видим его большой энтузиазм. Гипертимы легко адаптируются в обществе, легко улавливают общий фон настроения, всюду они быстро осваиваются, перенимают манеры, обычаи, поведение, одежду, модные «хобби». Они с удовольствием отдаются развлечениям, выпивкам, даже сомнительным похождениям. «Пили все. За Украину, за Молдавию, за Эстонию, за Латвию и за всю Одессу. Мешались напитки, наречия, улыбки, икота…» (с.21).
Кизилов – заводила, как и положено быть гипертимику. Организует ли ежедневные vini et femini, ну, к примеру, эпилептоидный тип, которому присуща низкая контактность, замедленность вербальных и невербальных реакций? Нет, конечно. А застревающий (ригидный) тип, который педантичен, злопамятен, подозрителен и склонен к нравоучениям? Да никогда в жизни! Конечно, и аффективно-лабильный, и демонстративный (истероидный), и экстравертированный – они тоже могут. Но у них не получится так, как у Кизилова.

***
«Среди специалистов Кизилов слыл дилетантом» (с.5). А почему так считали? И правильно считали! Да потому что гипертимы склонны разбрасываться и не склонны сосредоточиваться на одном деле.
И вообще отношение Кизилова к работе – явно выдаёт гипертима.
Вот еще до командировки, в музее Т.Г. Шевченко:
«Однажды на учёном совете рассуждали: стоит ли выставить в экспозицию сине-жёлтый флаг с золотым шитьём, подаренный французской диаспорой. Кизилов высказал сомнение в правильности последнего слова:
– Спора, – глядя в заоконную муть, молвил он, – это из мира одноклеточных. Годится для размножения грибов. А для людей надо употреблять термин «диасперма».
Дирекция решила послать умника куда подальше» (с.6).
И на курсах в Москве он даёт директору музея Николая Островского довольно сомнительный с точки зрения ортодоксальной правильности совет. Директор жалуется на то, что экскурсии по плану длинные, а зарплата маленькая. У Кизилова есть решение:
«– Водить покороче. Скажем 45 минут. – заговорил Кизилов, – будет нескучно, неутомительно. И голосовые связки экономятся» (с.43).
А Кизилов ещё и озорник!
«Кизилов не благоговел перед величием Кобзаря. Пародировал его стихи, выдавал пародии за разысканные им в архивах Киева и Яготина первоисточники» (с.5). Из всех акцентуированных личностей психологи называют озорниками только гипертимиков (гипертимов).
Да и прошлое Кизилова ясно указывает: перед нами явный гипертим: гипертим бесшабашен, склонен к приключениям, романтике, озорству, с удовольствием отдается сомнительным похождениям. «Он вырос на окраине городка, где большую часть жителей составляли расконвоированные зэки. Кизилов рано научился делать самопалы и дробовики. Стрелял из них по воробьям. Лазил в чужие форточки, дрался, курил…» (с.32).

3.Защиты Александра Кизилова

Защищаться-то Кизилову не от чего. Он ведь гипертимик, которому море по колено.
Гипертимические натуры без труда преодолевают грусть. Гипертим бурно переживает неудачи, но они не выбивают его из колеи. Радостное настроение лишь изредка нарушается вспышками раздражительности, связанными с противодействием. Гипертимы не могут подолгу обижаться, таить злобу, вынашивать планы мести. Гипертим бывает вспыльчив, но тут же отходчив.
Ну, а всё-таки? Как обстоит дело с психологическими защитами у гипертимов?
Существует взаимосвязь между защитными механизмами и акцентуациями характера человека. У лиц с разными акцентуациями характера наблюдаются предпочтения в выборе тех или иных защитных механизмов. Наиболее используемыми защитами являются: интеллектуализация, отрицание и регрессия [3]. Гипертимная акцентуация характера имеет высокую корреляционную связь с механизмом «отрицание». Вероятно, данный механизм позволяет поддерживать активную жизненную позицию человеку с этой акцентуацией за счет игнорирования существующей действительности, отрицать те аспекты внешней реальности, которые очевидны для окружающих, но не принимаются самой личностью, а также не воспринимать информацию, которая тревожит, угрожает социальному престижу, самоуважению и может привести к конфликту [3].
В Москве уже хаос. Мальчики кричат: «Мафия – КПСС!». Парни-поэты декламируют толпе язвительные стихотворения о Горбачёве и его жене Раисе – а Кизилов идёт в театр на спектакль «Варфоломеевская звезда» с курсанткой Зигне.
Есть в Кизилове и элементы интеллектуализации — неосознанное стремление контролировать эмоции и импульсы на основе рациональной интерпретации ситуации. Интеллектуализация — это более высокий уровень изоляции аффекта от интеллекта. Человек говорит о чувствах, но таким образом, что у слушателя возникает впечатление отсутствия эмоции.
Кизилов – человек реально влюбчивый и добрый по натуре, а говорит на любовные темы нарочито грубо и пошло, как бы со стороны примитива, которым сам совсем не является (цитаты приводить не буду, сказанное Кизиловым желающие могут прочесть, например, на страницах 73-74 «Кизиловых пропилеев»).
А вот что касается регрессии, которую общая масса населения использует, наряду с отрицанием и интеллектуализацией, наиболее часто, то она по самой своей сути гипертимам не к лицу, ведь регрессия — это бессознательный возврат к детским моделям поведения, возвращение к знакомому способу действия после того, как был достигнут новый уровень компетентности. Примером регрессии может быть реагирование на стресс заболеванием.
У Кизилова стрессов не бывает.

4.Заключительные замечания

Автор «Кизиловых пропилеев», Александр Владимирович Апальков, списал Александра Васильевича Кизилова с себя. А потому герой повести получился реалистичным и выписан красочно.
Вот только по сравнению с самим автором он всё-таки уж слишком гипертимичный: жене изменяет направо и налево, абсолютно несерьёзен и бесшабашен. Тогда как сам автор, А.В. Апальков, организовал в лихие девяностые крупномасштабную материальную помощь городу Каневу, в котором он живет, со стороны немецкого города Фирзена (это документально описано в украиноязычной книге А. Апалькова «Дружба ± Фройндшафт» (Канів: «Склянка Часу * Zeitglas», 2020. – 348 с.). Владеет издательством «Склянка Часу * Zeitglas» и с давних пор успешно издает журнал того же наименования.
Александр Кизилов – гипертим. Александр Апальков – гораздо сложнее.

Цитированные источники

1.Апальков А.В. Кизиловы пропилеи. – Канев: Издательство «Склянка Часу * Zeitglas», 2007. – 88 с.
2.Белянин В. П. Психологическое литературоведение. Текст как отражение внутренних миров автора и читателя. — Москва: Генезис, 2006. — 320 с.
3.Буравлева Н. А., Телеличко Н. Н. Взаимосвязь защитных механизмов и акцентуаций характера личности // Научно-педагогическое обозрение (Pedagogical Review). 2019. Вып. 5 (27). С. 157-165.
4.Ганнушкин П. Б. Клиника психопатий, их статика, динамика, систематика. — Н. Новгород: Изд-во НГМД, 1998. — 128 с.
5.Крепелин Э. Введение в психиатрическую клинику / Пер. с нем. М., 1923.
6.Леонгард К. Акцентуированные личности / Пер. с нем. – К: Выща школа, 1989. – 375 с.
7.Личко А. Е. Психопатии и акцентуации характера у подростков. — Санкт-Петербург: Речь, 2010. — 256 с.
8.Личко А. Е. Типы акцентуаций характера и психопатий у подростков. М.: ИОИ, 2016. – 338 с.
9.Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: Понимание структуры личности в клиническом процессе / Пер. с англ. — М.: Независимая фирма “Класс”, 2001. — 480 с.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Савчук Анастасія (джерело: Гостьова книга)

Про книгу "Кизиловы пропилеи»

Книга визиває емоції! Це не словесний понос, а оповідка (можливо, сповідь) наповнена магнетизмом і спонукає до роздумів або аналізу.
Для себе я порівнюю Вашу творчість з творчістю мого земляка Григора
Тютюнника. Але це моя особиста оцінка, тому прошу пробачення, якщо
вона занижена (зате щира). За оцінкою інших студентів, яким я
передвала для читання Ваші твори, за системою Станіславського -ВІРЮ!
Якщо точніше, то близько 50% схвалюють і зміст і творчість, а інші
50% - або зміст оповідання, або те, як воно написане.
Так що, Олександре Володимировичу, ... [ Показати всю рецензію ] ключик до молодого читача Ви
підібрали. Якщо Ви так само вдало підберете ключик до старшого
покоління, то Ви займете достойну нішу не тільки в українській, а,
можливо, і в світовій літературі. Чого я Вам щиросердечно бажаю!!!
Савчук Анастасія

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Пащенко Микола (джерело: Клуб Поезії)

Бруснєвич у своїй післямові до «Кизиловых пропилеев» пише, що після прочитання цього твору йому захотілося перечитати романи Домбровського про музейщиків. Мені також захотілося перечитати, але чомусь не Домбровського, а пушкінського «Євгенія Онєгіна»
і лєрмонтовського «Героя нашего времени». «Пропилеи» чимсь нагадали мені ці твори. Можливо, тим, що в них описується самовідчуття молодої людини на зломі епох, і Кізілов також являється героєм свого часу, як і «самашедший» Ліни Костенко чи ті ж Онєгін і Печорін. Я не говорю про масштаби (масштаби визначаються з часом), я говорю про тенденції. А чим ... [ Показати всю рецензію ] нагадала мені повість (чи «маленький роман») романи Пушкіна і Лєрмонтова, - це гумором. І у автора, і у них саркастичний гумор автора плавно переходить в гумор головного героя (у Лєрмонтова – автор, точніше – розповідач, і персонаж – в одній особі). « ... Он так был занят
этим, что чуть с ума не совратил // Или не сделался поэтом. // Признаться, то-то б одолжил!» «Мой дядя – самых честных правил, // Когда не в шутку занемог. // Он уважать себя заставил, // И лучше б выдумать не мог. // Его пример – другим наука.» І т. п. Або:
« Какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да ещё с подорожной по казённой надобности».
У Кізілова взагалі майже всі репліки побудовані на гумористичному підтексті, і якщо вибирати якусь фразу для прикладу, то треба, мабуть, було б переписувати його пряму мову, починаючи з першої сторінки. Гумор на межі цинізму у Онєгіна, Пєчоріна і Кізілова
дуже схожий, можливо, тому, що всі вони «герої свого часу». тобто люди, які появились на зломі епох і самі носять цей злом у своїй душі і свідомості. Цей гумор на межі цинізму, напевно, дозволяє плавно перейти прірву між минаючим і наступаючим часами. І не в переломні часи життя, взагалі-то, страшна річ, яі якщо відноситись до нього всерьйоз, то воно може здатись нестерпним, а якщо відноситись до нього з гумором – то ще можна жить. Терпкий гумор, здається, розлитий по книзі, як вино на столі після щедрой випивки. Майже кожний епізод заставляєє смітись чи хоча б усміхатись. Прочитавши книгу, я ще довго сміявся, згадуючи то той, то інший епізод. Навіть трагічні чи драматичні
ситуації подані в гумористичному обрамленні. Мабуть, і герої, і автори праві: з минулим треба розставатись легко, з посмішкою, інакше воно затягне в себе путами ностальгії і не дозволить зустріти з надією майбутнє. Час, сміючись, прощається з своїм минулим. Герої свого часу – це герої переломних періодів історії. Майже у кожного письменника, який жив і творив на зломі часів, є свій герой того часу. Пушкінський Онєгін – герой періоду розчарування після реформаторських надій, породжених реформами Сперанського, розпочатими, було, при Олександрі Першому, які були перервані царем, і імперія знову впала в темряву мракобісся, як за часів павловського правління. Набільш активна і пргресивна частина сіспільства зрозуміла, що на «царя-реформатора» розраховувати не варто, і зробила ставку на революційний шлях для досягнення демократичних перемін.
Але поразка революціонерів-декабристів стала причиною ще більшого розчарування вже і в революційному шляху змін в суспільстві. Виразником цих настроїв був Лєрмонтов, який і описав героя вже того часу – Печоріна.
Читача може дещо шокувати етична «ембівалентність» Кізілова: дома, в Україні у нього жінка і дитина, а тут в Москві, він проводить майже кожен день в альковних «пропілеях» і п*янках. Але тут треба врахувати особливість життя людей в перехідні періоди. Згадаймо, що і Онєгін «знал твёрже всех наук» - «науку страсти нежной, // которую воспел Назон», і Пєчорін тратив майже весь свій час на пусті любовні інтриги.
Людині в такі перехідні періоди історії залишається лише приватне життя, бо в суспільному житті старий порядок речей розвалюється чи дискредитував себе, тож «встроюватись» в нього людині «с умом и сердцем» - вже немає сенсу, а новий порядок ще не сформувався. Тому «герої» (тобто характерні «знакові» персонажі – виразники) таких періодів історії, як правило, бездіяльні і розчаровані, розтрачують свою незаурядну енергію на пусті і часто екстравагантні вчинки, які не завжди узгоджуються з загально-прийнятими правилами моралі, бо й старі уявлення про мораль також «розвалюються» або дискредитовані, а які сформуються нові правила життя (в тому числі – і правила моралі) – ще не відомо. Тому люди, які від старого вже «відштовхнулись» і в ньому розчарувались, а в нове ще не «вступили»(бо його ще й нема), живуть по принципу: морально – все, що відповідає бажанням і доставляє задоволення. В нових умовах без егоцентризму на межі цинізму вижити важко, тому навіть кращі представники своєї епохи стараються жити в своє задоволення, бо все одно всьому, що було непорушним і авторитетним, приходить кінець (або воно сприймається як безнадійно устаріле, косне і відстале), а що буде, що прийде на зміну старому, - хто зна, може, й взагалі кінець світу... Тому мабуть «герої» таких часів і не дуже обтяжують себе моральними обмеженнями. Тим більше, що те, що вважалось моральним в попередній період, - вже «не спрацьовує», а що буде вважатись моральним в наступний період – ще не відомо.
Але, з другого боку, книга не тільки (і не стільки) про сексуальні і похмільні «пропілеї» Кізілова, але й про дуже серйозні і глибокі речі, - про, так би мовити, Пропілеї духа, яким є місце в життті в тому числі і переломних епох, - про речі високодуховного, глибиннокультурного порядку: про тонкі історичні зв*язки між епохами, про глибоке сакральне відчуття родства з далеким і не дуже далеким минулим, про... Але «не хочу неуклюжим словом // несказанное исказить» (самоцитата); щоб все це зрозуміти і відчути, треба прочитати саму книгу. Що я і зробив. Спасибі за дарчий надпис на книзі, за саму книгу і за самий зміст книги – глибокий, з гіркуватим і терпким присмаком від безнадійно минаючого, в чомусь – незатишного, а то і трагічного. А в чомусь – щемливо – приємного і дорогого нам часу, - тому, ще це все-таки був наш час, і з ним відходимо в минуле і ми, та частина нас, яка пов*язує нас з ним якщо і не завжди нашою власно пам*яттю, то хоча б пам*яттю і прапам*яттю роду. Ми сковзаємо на межі ностальгічного відштовхування від минулого і відстороненої ностальгії за ним, і, можливо, жартуємо і іронізуємо, щоб не заплакати.
Книга наводить на дуже багато роздумів (і навіть – записів), - спасибі Вам і за них. А також - за нагоду відволікатись від побутової рутини і подумати про щось важливе і значне. Таку нагоду також дає книга. Можливо, ця невеличка повість (чи міні- роман) – це лише перша частина масштабного роману «о времени и о себе». А може й ні... В любому випадку – майстер знає, що він робить.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Николай Проценко (джерело: Livelib)

СТРАЖ УМИРАЮЩЕЙ РОДИНЫ.
«Кизиловы пропилеи»
в интерпретации дотошного читателя

1. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ. ЧТО, ГДЕ, КОГДА?

Основные события, описанные в произведении А.В. Апалькова «Кизиловы пропилеи», происходят в окрестности нового, 1991 года, в Москве в течение трех недель пребывания центрального персонажа повести Александра Васильевича Кизилова на курсах повыше-ния квалификации музейных работников.
В группе двадцать человек. «Мужчин четверо. Из них трое мусульман, «учкудуков», как прозвал их Кизилов» (с.15): Тимур Долбиев – узбек, Мурад Насыров – туркмен или таджик, Тохтамыш Руидов – ... [ Показати всю рецензію ] казах. Кроме того, в главе «Ночь под щедрый вечер» (с.58-61) мы встречаемся с еще двумя представителями советских мусульман: Зунуновым и Мука-новым.
Сам Кизилов Александр Васильевич называет себя русским и рассказывает, что он из казаков, но Муканов говорит ему: «Казак! <…> Кизилов, это же татарская фамилия. Золотой ты наш» (с.60).
И, конечно же, в повести не обходится без женщин.

2. ЖЕНЩИНЫ В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ КИЗИЛОВА

Без женщин жить нельзя на свете, нет!
Вы наше счастье, как сказал поэт!
В. Михайлов

В «Кизиловых пропилеях» наш мысленный взор радует несколько женщин.
Большинство из них – сексуальные партнерши Кизилова.
Но не все.

Анна Сергеевна

Сквозь всё время пребывания Кизилова в Москве проходит Анна Сергеевна, дама средних лет, – руководительница группы повышающих квалификацию. Она с подопечны-ми и в музее Николая Островского (с.10-11), и в Пушкинских местах в Больших Вязёмах (с.22.-23) и в музее литературы на Петровке (с.39-44), и в Министерстве культуры СССР (с.45), и в музее Маяковского (с.50-52), и на лекции профессора Мавлютова (с.53-57).
Но ни Кизилов на неё, ни она на Кизилова глаз не положили.

Лариса

Знакомство с Ларисой описано в главе «У художника» (с.65-72) так:
«На звонок у железной двери вышла блондинка.
– Мне к Льву Евгеньевичу, – сказал Кизилов, – ему звонили. Я привез привет с Украи-ны.
– Входите, – она отступила, поправив накинутый на плечи платок. – Он ждет» (с.65-66).
Мужчины представились друг другу. Кизилов представился так:
«– Кизилов Александр, вольноопределяющийся, культпросветработник.
– А он не зануда, – подошедшая снова блондинка держала в руке поднос-чеканку. На нем четыре рюмки водки. – Меня зовут Лариса Зиневич…
– Очень приятно.
– Этот Пименов – мой муж, – сказала Лариса, – а Лёва – мой любовник. А все мы ху-дожники. Они члены, я – нет. Давайте выпьем за знакомство» (с.66-67).
Судя по развитию событий, Лариса была бы не против сексуального контакта с Кизи-ловым.
«– Лёвочка, дай я его поцелую, – потянулась Лариса. Она подняла руки вверх. Так по-тягиваются ото сна. И груди ее, и вся высокая фигура стала еще выразительнее.
Кизилов чувствовал её поцелуй и чувствовал, как он пьянеет. От поцелуя и от водки. От душевной компании и от душевной тревоги, что вон он не один такой хороший, что вот есть ведь еще люди. Известные и просто замечательные. Голова трещала от напора мыслей, сердце от чувств…» (с.68).
Лариса была бы не против… Но муж и любовник остановили ее:
«– Ты не очень-то, – потянул Ларису за платок Пименов, – мы еще не пьяны» (с.68). И любовник, Кропивницкий, посоветовал ей: «Подари ему пока свою визитку, от прочего же – воздержись» (с.69).
Единственное, что было разрешено Ларисе – это потанцевать с Кизиловым. Во время танца Кизилов чувствовал, что стан Ларисы крепок, и что ее груди прижимаются к его сердцу, а пальцы прижимают его руку (с.69).
И ничего другого не произошло…

Вера Павловна

К Вере Павловне Толстопятовой («крепко сбитая бабенка в черном» (с.73)) из музей-ного кооператива «Риск» Кизилов проявил интерес и попросил – ¬хороший ход! – позани-маться с ним индивидуально; она согласилась.
«В семнадцать ноль-ноль Кизилов вышел из уборной. Причесался пятерней, глядя сыс-коса в заплеванное зеркало. Прошел уже пустым коридором. Вошел в актовый зал. На открытой сцене стоял черный рояль.
Возле него, развернув книгу, сидела Толстопятова.
– Позвольте?
– Входите! – наклонилась она алебастровым из декольте бюстом. Вечность в глубине ее глаз мерцала.
За окнами осталась заваленная снегом Москва и весь мир» (с.77).
О том, что было дальше, А.В. Апальков нам не рассказал.
Но это упущение он компенсировал в повествованиях о других женщинах.

Лора

Когда во время проведения Анной Сергеевной экскурсии по музею Николая Остров-ского заведующая методическим сектором этого музея – она-то и есть Лора ¬– стала гово-рить о своей работе, Кизилов задавал вопросы, комментировал услышанное и вообще вся-чески проявлял активность, стараясь произвести на Лору впечатление.
«– Честная давалка, – шепнул он на ухо таджику.
– Почем знаешь?
– Сейчас увидишь» (с.12).
Возможно, Кизилов – а он опытный ловелас – определил это свойство Лоры по каким-то признакам. Но читателю известные Кизилову признаки не указаны. Просто предложен, как и таджику, вариант «сейчас увидишь».
И читатель видит, что после обеда, когда ходили залами музея, Кизилов уже держал Лору под локоть.
А вечером оказался у нее дома.
«Лора источала аромат французских духов, должно быть. Цвели белые калачики и голубые фиалки на высоком подоконнике, в ее комнате. Крутилась пластинка шубертов-ской серенады. <…>
– А на Украине снега много?
– Во, сколько, – Кизилов коснулся ее коленей.
– А как по-украински «желание»?
– Бажання.
– Красиво.
– Ты красива. <…> Поговорим о всемогуществе желаний. <…>» (с.13).
«Лора поднялась, включила телевизор и погасила свет. <…> Лора стонала тихо. Ки-зилов пружился» (с.14).

Наталья

Наталья – представительница Молдавии на курсах. Она, по-видимому, русская: сине-глазая блондинка из Тирасполя. Но для повествования главное совсем не это.
Главное то, что она сама потянулась к Кизилову. «Наталья гипнотизировала его за-тылок. Но шла лекция, и Кизилов внимал» (с.15). Зато в музее Ермоловой он случая не упустил.
«– Как Вам нравится музей, – спросил, помогая снять пальто Наталье, Кизилов.
– Спасибо, – голос её был низким, – штукатурку не мешало бы подновить» (с.15-16).
Дальше беседа пошла на возвышенные темы: о русском укладе, о литературе, о Боге…
А вечером Наталья и Кизилов были уже на спектакле в Ермоловском театре.
«Было жарко. Натальины оголённые плечи рвались из декольтированного платья.
– Как вам спектакль? – спросила она теперь, по дороге домой.
– Постановка средняя, прохладная.
– А мне было жарко.
– Хотите выпить?
– Уже, наверно, всё закрыто. <…>
– Но хоть воды или чаю? У вас.
– Я в комнате не одна.
– Я тоже.
– Давайте в коридоре, – она чертит на стекле сердце, – у меня есть молдавский коньяк. Правда, закусить нечем.
<…> Наталья сидела на Кизилове, обхватив его бока крепкими ляжками. Кизилов си-дел на полу, поднимал и опускал её тело. Она впивалась в его шею, забив поцелуем рвав-шиеся её стоны» (с.16-17).
Для Кизилова каждая женщина в сексе – преходящая: переспал – забыл. Например, обратился взгляд Кизилова на Наталью – и «Лора испарилась из памяти. Словно ее и не было» (с.15).
И с Натальей он хотел бы так же. А вот Наталья хотела иначе. Когда Кизилов поехал в Загорск, «в поездку набилась Наталья» (с.18). «Кизилову ехать с ней не хотелось. <…> Но не мог отказать даме. Тем более теперь, когда она сдувала пылинки с его пальто, не-видимые.
Электричка мчала, посвистывая заоконной метелицей. <…> Наталья не отводила глаз. <…> И хотя теперь, при свете солнца, личико ее казалось не таким уж привлека-тельным, фигурка и ножки завораживали, стройные» (с.18).
Наталья не довольствуется тем, что едет с Кизиловым в Загорск.
«– А потом мы куда поедем? – сощурила глаза. Морщинки пошли.
– Назад.
– Всего-то?
– Выпьем, оно покажет.
Колёса стучали Кизилову: «Куда ты её везёшь? Зачем? Кто она тебе? Отцветающая кокотка. Гляди, как морщинит её. Грех!»
Но потянулась зеленая полумгла леса. И его тень упрятала Наташкины морщины, и поглотила его сомнение» (с.19).
И тем не менее, «Кизилов пытался отклеиться от Натальи» (с.19). И в Троице-Сергиевом монастыре «Наталья затерялась» (с.19).
Но от такой настойчивой женщины освободиться не просто. И вечером она уже в его комнате, вместе с ним и представителями советской Средней Азии, отмечает Рождество.
Завершение вечера Кизилов не мог вспомнить, но очнулся уже в постели Натальи (с.21).
И это еще не всё. Во время лекции в музее Маяковского Наталья и Кизилов сидели ря-дом. Наталья спросила, кто из поэтов ему ближе.
«– Гумилев.
– А я?
– Ну, ты совсем близко, – Кизилов взял её за руку и утащил за фанерную тумбу с афи-шами 30-х годов. Прижал к стене. Над головой Натальи висела фотография Маяковско-го, с сигарой и лукавым взглядом. Через стекло он говорил: «Так её! Теперь раком… Хо-рошо» (с.52).
На этом можно поставить точку в сексуальных отношениях Натальи с Кизиловым.
А точку в ее жизни поставит шальная пуля на мосту через Буг (с.83).

Зоя

Зоя – это особый случай. Она дворянка (с.42). Впрочем, один мой знакомый говари-вал: «А у дворянок что, сбоку или поперек?»
И он был прав.
В поле зрения Кизилова Зоя появилась в Больших Вязёмах во время экскурсии, кото-рую проводила Анна Сергеевна.
«– Я вижу, идет Зоечка» (с.22), – сказала Анна Сергеевна и охарактеризовала Зоечку как чудесного музейщика и «ангела-хранителя».
«– Здравствуйте, – сказала подошедшая девушка из киносказок Роома. Русая коса из-под печатного платка. Длинное платье или юбка из-под пальто, до самых каблуков» (с.22).
Дальше экскурсию повела Зоя – она была сотрудницей музея в Больших Вязёмах.
Тут Кизилов применил метод «дразнящего собеседника» (с.12).
Когда Зоя сказала: «Мы уже разработали положение о музее, учитывая опыт всех других», Кизилов прокомментировал: «Что, действительно всех? <…> Их же так много, даже для ангела. Пасть можно. От трудов» (с.22), – и этим смутил девушку. Первый шаг сделан.
После экскурсии Зоя окликнула Кизилова, который – единственный – разгуливал по территории. Заметив сразу, еще в здании, Зоину старомодность – платье или юбка до каб-луков – Кизилов напустил на себя тоску по прошлому:
«– Горько мне, Зоя. Поглядите, – он повел рукой, – мерзость запустения. Когда вы-глянуло солнце, показалось всё таким живым. Я вышел, глянул поближе. А тут – зияющие провалы, ржавчина, брошеность» (с.24).
Как тут дворянке не почувствовать в Кизилове родственную душу, страдающую, как и она, по досоветскому прошлому?
А Кизилов вынимает из рукава еще один козырь:
«– Вы, Зоя, верующая?
– Нет… Но…
– Вот и я, – Кизилов подошел к ней, взял за руку в белой рукавице, – хочу верить, а не выходит» (с.24).
Дальше – разговор о Боге, брошенное Кизиловым слово «могилы» (с.24), упоминание о повешенном бывшем владельце поместья и фраза Кизилова «что-то греховное, страш-ное должно здесь случиться, непременно» (с.25) – ходы, рассчитанные на то, чтобы на-гнать на Зою мистического страха и чтобы она инстинктивно стала искать защиты в том, кто рядом, то есть в Кизилове.
А дальше Кизилов развивает успех, давая Зое возможность выговориться. И она гово-рит, говорит, говорит…
«– Зоя, – Кизилов взял ее за плечи. Она не шелохнулась. – А вы говорите по-французски, или так, для форсу, заучили?» (с.27), – спросил Кизилов, имея в виду фразу, которую Зоя произнесла, ведя экскурсию.
«– Говорю, – она опустила глаза, – у нас все дома говорили. Теперь я одна осталась» (с.27).
Настало время напроситься к ней домой. Кизилов ищет зацепку. А, как утверждается в песне советских времен, «кто ищет, тот всегда найдет».
«– А где вы живете, Зоя? – он обвел глазами вокруг, – здесь нет ни избы, ни другого жилья людского. В барском доме?
– Может быть! – она засмеялась. – Барыня Зоя!!! Нет, Кизилов, я живу в Голицыно. Вон там, – зачерпнув пригоршнями снег, быстро слепила снежку, бросила её через ограду, – примерно полтора километра отсюда, не доброшу» (с.27).
На Зою нашла игривость.
А Кизилов еще дальше развивает успех, опять отыскивая что-то, что якобы роднит его с Зоей: «А по-французски я не помню, – Кизилов развел руками, – вот брат помнит, а я нет. Нас бабушка учила» (с.27). И тут начинаются разговоры о французском и на фран-цузском. И когда Кизилову кое-что удалось, «Зоя захлопала в ладоши – с восторгом, не-поддельным» (с.28).
Но французский французским – он свою роль уже сыграл, – а о том, чтобы напросить-ся к Зое домой, Кизилов не забывает. Начинает издалека, но в правильном направлении: «Проводите меня в Голицино» (с.29), – сказал он.
И по дороге в Голицино, когда Зоя похвально отозвалась о дворянстве, поддакнул: «Я знаю» (с.29). Французский язык, разговор о дворянстве… Поиск идет…
И ключ найден в разговоре об А.И. Куприне! Кизилов говорит:
«– Прочитал почти все его у нас изданные вещи. Но знаю, есть у него ещё «Собор Исаакия». Говорят, кто прочитал, того тут же от коммунизма отворотит.
– Повесть называется «Купол Святого Исаакия Далматского», – Зоя остановилась, – у меня есть. Я вам дам. Почитать. Только вы уж верните. Впрочем, она маленькая. Можно прочесть за час. Хотите, идемте ко мне. До поезда как раз успеете.
– А чаем напоите? – Кизилов глядел ей в глаза.
– Напою! – Зоины глаза блеснули узко, – Если уж так… – взгляд не отводила она, – есть у меня ещё немного ликера, если желаете.
– Желаю» (с.31).
***
Когда вошли в квартиру, Зоя дала Кизилову читать «Купол Святого Исаакия Далмат-ского», а сама ушла в кухню готовить угощение.
Приготовив – вошла в комнату, в которой усадила Кизилова за чтение. «В черном до пят платье. На шее колье, поблескивало. Зоя немного щурилась. Тусклое теперь солнце бросало красные пятна. Сквозь замерзшее стекло. На ее лицо. На старый комод и диван с кожаными откидными подголовниками. На портрет Пушкина у изголовья. На руки Зои. В руках она держала поднос. Голубой цвет гжели. На нем такой же чайник-заварник, две чашки, две ложечки тусклого серебра, сахарница со щипчиками, два фужера синего стекла и бутылка ликера» (с.35).
Вот еще характерные для старого быта нюансы: «Достала из шуфлядки шкафа-горки две салфетки. Каждая была скручена в трубочку. Трубочка была продета в серебряное кольцо» (с.35).
«Пила Зоя мало. Кизилов тоже, сдерживался. Но в голове у него уже бродил туман» (с.36). Чувства и мысли были противоречивые. О них следует сказать чуть позже.
Но среди мыслей были и такие, решающие:
«– Она и члена уже, видать, давно не видала. Глянь, как блестят глазища. Имей же сердце! Ее пропилеи иссохнуться могут. И иссохнутся. Бабий век недолог. А теперь они смазанные. Скрипеть не буду. Войди в них!
– Зоя,– потянулся к ней через стол Кизилов. Она приблизила к нему лицо. Глаза её ко-сили. В них уже потух закат, Но сиял внутренний свет. Губы ее приоткрылись. – Можно вас поцеловать?
Зоя закрыла глаза» (с.36).

Зигне и Эльма

Эстонка Зигне и литовка Эльма тоже могут быть включены в список покоренных Ки-зиловым.
Но в отношении этих девушек описания эротических сцен отсутствуют.
Однако же о том, что таковые были, и притом в групповом варианте, можно догадать-ся из главы «Ночь под щедрый вечер», в которой описано начало празднования. Это празднование, вероятно, проходит не в той комнате Щукинского общежития, в которой поселили Кизилова, а в комнате у девушек, потому что мужской состав там другой: кроме Кизилова присутствуют Зунунов и Муканов. Откуда они взялись? Щукинское общежитие большое, и там жили не только усовершенствующиеся музейные работники. С Зунуновым и Мукановым, очевидно, познакомились девушки. И пригласили их…
О том, что без секса не обошлось, свидетельствуют даже начальные эпизоды праздно-вания.
Наталья обняла Кизилова за плечи:
«– Ну, разве мы тебе чужие? <…> Ну, о чем ты печалишься? Погляди, вот Эльма, вот Лора, вот Зигне. И друзья наши, вот эти, – Наталья обняла казаха» (с.58). (Казахом был, очевидно, Зунунов. Потому что Муканов в той же главе говорит Кизилову: «Кизилов, это же татарская фамилия. Золотой ты наш» (с.60).)
События развиваются:
«– Иди ко мне, бедненький, ¬ – обнимала его Зигне, – отпочинь на моей широкой ла-пландской груди» (с.60), – говорит Зигне Кизилову.
И дальше:
«– Дай я тебя поцелую, – тянулась смеющимися губами Зигне, – если бы все русские были как ты, я, может быть, и забеременела.
– Иди-иди, тебя поцелует былая недотрога! – вскрикнула Эльма. – И я!
– И я того же мнения, схватив всех поочередно за руки, потащила в круг танца На-талья» (с.60-61).
Ну, танец – это так, между делом…
И почему не активна Лора? Или она уже уединилась с Зунуновым и Мукановым?
О том, что без секса здесь не обошлось, свидетельствуют и шутки девушек в главе «Кооператив музейщиков» (с.73-77) и вот такой абзац из главы «Поэты и революция»:
«Кизилов представил её белесый мошок. Вислое платье на спинке стула. Пару по-рожних рюмок. И в них луч фар с улицы. И спящие сокомнатницы. Его вчерашние дамы…
– Как мне унять, – сказала Зигне, – словами твое сомнение?
И вдруг посыпалось злословье ревности…» (с.64).

3. О КАКИХ ПРОПИЛЕЯХ РЕЧЬ?

Слово пропилеи в тексте повести встречается, по меньшей мере, семь раз.
Давайте попытаемся узнать, что А.В. Апальков подразумевает под этим словом.
Это может быть то же самое, что говорят нам словари, а может оказаться и не тем.
Сначала обратимся к словарям. Из словарей мы узнаем, что пропилеи – это проход, огражденный с двух сторон рядами колонн или двумя стенами, и ведущий, например, в храм. (Есть и понятие, производное от этого первичного: сборник сочинений на античные темы. А И.В. Гете, назвав один из своих сборников пропилеями, обосновывал это такими словами: «Юноша, когда его влекут природа и искусство, верит, что живой порыв вскоре позволит ему войти в святая святых; зрелый муж и после долгих странствии видит, что все еще находится в преддверии. Такова мысль, обусловившая настоящее заглавие. Сту-пень, врата, вход, преддверие, пространство между внутренним и внешним, между свя-щенным и повседневным только и могут служить для нас местом, где мы будем обычно пребывать с друзьями». Но эта трактовка в повести, по-видимому, отсутствует.)
Классическое понимание слова пропилеи автору повести не чуждо. Мы встречаем это понимание в двух местах «Кизиловых пропилеев». Зоя похвально отзывается о библиоте-ках, говоря: «Библиотека – это те же ворота в храм мысли, пропилеи, как говорили в те времена высоким слогом» (с.29). А Лора осуждает строительство музеев: «Мы понастрои-ли музеев умершим. Будто помпезные пропилеи, за которыми ничего правдивого и нет» (с.14).
Но Александр Владимирович Апальков, а вслед за ним и Александр Васильевич Ки-зилов, – озорники. И под словом пропилеи они подразумевают женские половые органы; в них половые губы служат аналогами двух рядов колонн или стен, ограждающих вход в храм, а влагалище – это храм.
Кизилов спрашивает о Вере Павловне:
«– Как думаешь, брат Насыров, каковы у нее пропилеи?
– Кто?
– Не кто, а что, – скривился Кизилов, – пропилеи, врата в рай или ад.
– Ты у нас пропилейщик, тебе виднее» (с.74).
И тот же смысл Кизилов вкладывает в слово пропилеи, когда думает о Зое: «Её пропи-леи иссохнуться могут. И иссохнутся. Бабий век недолог. А теперь они смазаны. Скри-петь не будут. Войди в них!» (с.36).
Товарищи Кизилова по комнате в Щукинском общежитии, равно как и девушки, с ко-торыми он имел интим, усваивают Кизилову терминологию. Пропилеи – пропилеить – пропилить – пилить; эти слова в речи персонажей повести ложатся в один этимологиче-ский ряд.
Насыров, интересуясь сексуальными успехами Кизилова, спрашивает: «Опять кого-то пропилеил?» (с.49), «И ты обеих пропилил?» (с.73).
А когда Кизилов попросил Веру Павловну, после ее доклада, позаниматься с ним ин-дивидуально, и она согласилась, сказав: «У меня будет с полчаса», девушки пускаются в пересмешки, используя эту же терминологию, скрытый смысл которой понятен им, но не понятен Вере Павловне, чем создается комичность эпизода:
«– О, – приподнялась Лора, – этого хватит, для начала. Он вам успеет поведать о пропилеях.
– Что за пропилеи?
– Пропили до черты, и стеши накось! – сказал Кизилов, – это поговорка в словаре Да-ля такая есть. Некоторым она очень нравится.
– Но, – подняла палец Наталья, – пилить в течение известного времени. Вот тогда только и пропил в самый раз.
– Однако, – подняла руку Зигне, – длины доски на пропил не всегда хватает. Иногда, – она пырснула, – на ширину пропила, а иногда и на толщину пилы, так ведь, Эльма?
– Так точно! – поднялась литовка, высокая, как гренадер» (с.76-77).
Этот разговор остроумен. И все-таки я бы сделал автору замечание: литовка могла бы сказать не только «так точно», а что-нибудь в духе сказанного другими девушками. При переиздании повести А.В. Апалькову следует позаботиться об Эльме: дать и ей возмож-ность поупражняться в остроумии…
***
И все вышеприведенные пропилеи имеют первоисточником бомжа, который первый на страницах повести это слово произнес (с.7). Но о бомже – чуть позже…

4. ИНТЕЛЛИГЕНТЫ, АРИСТОКРАТЫ И НУТРО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

4.1. Окололитературные беседы

Писатель кушает хлеб, выращенный крестьянином, и носит одежду, произведенную рабочим. И пишет. Литературный критик кушает хлеб, выращенный крестьянином, и но-сит одежду, произведенную рабочим. И пишет. Пишет о том, что написал писатель. Лите-ратуровед кушает хлеб, выращенный крестьянином, и носит одежду, произведенную ра-бочим. И пишет. Пишет о том, что написал писатель, и пишет о том, что написал литера-турный критик о том, что написал писатель.
Писатель пишет о том, чего нет. Художник рисует то, чего нет (а иначе, зачем он? есть фотоаппарат). Историк просто врет.
А интеллигент любит обо всём этом поболтать.
Беседы на темы беллетристики – и немного на темы истории – есть в двух местах по-вести: там, где описывается общение А.В. Кизилова с Зоей (с.28-36), и в главе «У худож-ника» (с.65-72).
На беседах с Зоей останавливаться не будем – мы и так уделили ей много внимания.
А вот к беседам у художника сейчас обратимся. Но вовсе не для того, чтобы их повто-рять. А посмотрим на эти беседы с несколько иной, не предусмотренной собеседниками, точки зрения.
У художника, которому нанес визит Кизилов, вся компания со знанием дела обсужда-ет, как нечто им всем хорошо известное, творчество Ф.В. Ницше, П.Т. Манна, Г. Гессе…
Говорят о произведениях, о том, кто что прочитал и каково впечатление. Но ни собе-седники, ни автор, А.В. Апальков, – хотя бы в комментариях – ничего не сообщают о лич-ностях троих только что названных литераторов. А зря. Сведения о кумирах пролили бы свет и на саму богему, куда занесло Кизилова.
Впрочем, биографические пробелы можно восполнить.
Фридрих Вильгельм Ницше (1844-1900). С 18-летнего возраста испытывал сильные головные боли и бессонницу, которые не давали ему возможности сосредоточиться. И от-рывочность его основного произведения «Так говорил Заратустра» является очевидным свидетельством этого.
Кизилов говорит о Ф.В. Ницше: «стилист он классный» (с.70). Сомнительно, что чи-татель поверит Кизилову, прочитав несколько цитат из «Так говорил Заратустра». Вот пример: «Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я гово-рю вам: в вас пока еще есть хаос». Или вот еще пример: «Пусть меня окружают горные духи – я отважен. Мужество рассеивает призраки и само создает духов, мужество хочет смеяться».
29 декабря 1900 года Л.Н Толстой записал в дневнике: «Читал Ницше «Заратустра» и заметки его сестры о том, как он писал, и вполне убедился, что он был совершенно сума-сшедший, когда писал, и сумасшедший не в метафорическом смысле, в прямом, са-мом точном».
Ф.В. Ницше проповедовал идею всемогущего Сверхчеловека, сам же боялся женщин, и когда во время посещения Парижа был лишен девственности проституткой, заразился от нее; и в 1889 году был помещен в психиатрическую больницу по причине сифилиса моз-га. Из больницы его в 1890 году забрала мать…
Пауль Томас Манн (1875-1955). Над его семьёй тяготел рок психопатологии. Обе се-стры П.Т. Манна – Юлия (1877-1927) и Карла (1881-1910) – закончили жизнь самоубий-ством…
Герман Гессе (1877-1962). Во время обучения в семинарии в монастыре Маульбронн он в 15-летнем возрасте внезапно исчез, а на следующий день его нашли спящим в стоге сена. Через некоторое время, уже оставив семинарию, он совершил попытку самоубийст-ва, после чего родители отправили его в психиатрическую больницу. В 1892 году его оп-ределили в гимназию, но учиться он не смог, и родители устраивали его на различные нетрудные работы…С июня 1916 года по ноябрь 1917 года доктор Йозеф Ланг провел с Г. Гессе 60 сеансов психоанализа.
Скажи мне, кто твой друг, – и я скажу тебе, кто ты.

4.2. Хорошие манеры

Хорошие манеры поведения – это технология воздействия на людей с целью располо-жить их к себе. А по большому счету – даже очаровать.
Зое это удалось.
Вот как описывает А.В. Апальков чувства Кизилова в гостях у Зои:
«Ему казалось, что он совершенно незаслуженно попал куда-то в высший свет, и что надо держать себя достойно. Он старался вспомнить из литературы, как подобает се-бя вести. Но в памяти всплывало только напутствие офицера Дрозда юнкерам Куприна, собирающимся на бал: «Следите за своим ножом и вилкой и опрятностью на тарелке, если позовут вас ужинать. Рыбу – только вилкой, можете помогать хлебной корочкой. Птицу в руки не брать. Ешь небольшими кусками, чтобы не быть с полным ртом, когда соседка обратится к тебе с разговором» (с.36).
И уже уехав от Зои, он все еще чувствует очарование ею: «А не бросить ли мне всё… Поехать к Зое… Обнять и держать долго, крепко-крепко. Сказать, что она славная и милая. Что давно искал такую…» (с.37).
***
Хорошие манеры вырабатывались в среде аристократии веками и усваивались в до-машней среде с пеленок.
Зоя, хотя и дворянка по происхождению, и сумела очаровать Кизилова, однако же в условиях советской эпохи она все-таки не получила достаточного воспитания; ее манеры мозаичны: порой изысканно аристократичны, а порой не дотягивают до манер даже эле-ментарно воспитанного человека.
Когда она захотела поговорить с Кизиловым, который вышел из здания, она окликает его так:
«– Эй, – услыхал он за спиной, – как вас зовут, я забыла» (с.24).
Любой мало-мальски воспитанный человек так не окликнет. Он может громко сказать, например: «Извините, пожалуйста, …» или, лучше, просто подойти к тому, с кем хочет поговорить, а не кричать «эй» и «как вас»…

4.3. Нутро человеческое

С интеллигентностью, а тем более с аристократизмом, у нас – по недоразумению – ас-социируют благородство. Но манеры – это как одежда; и под великолепной одеждой мо-жет скрываться кто угодно.

4.3.1. Адью из богемы

Очарованный богемной компанией, Кизилов думает: «Есть ведь еще люди. Известные и просто замечательные» (с.68).
Но вот интеллигентная художница Лариса, после восторженных высказываний в адрес Кизилова в связи со знанием им беллетристики, и после истерической тирады как против партии, так и против тех, кто против партии, «встала. Пожала руки Кизилову. Ушла» (с.72). И Кропивницкий тут же, как по ее команде, поднялся и сказал Кизилову: «Рад был познакомиться с вами. <…> Прощайте. И приходите, когда сможете» (с.72).
«До общаги тащился Кизилов через бесконечную даль полуночной Москвы» (с.72).

4.3.2. Адью от дворянки

Кизилов очарован Зоей. Таковы его чувства. Но у него есть еще и разум. А разум го-ворит другое.
Вслед за нравоучением из произведения Куприна в мозг врывается мысль: «Їби сліпу, хрому, каліку…» (с.36).
«– Но она же не калека, – спорил Кизилов с мыслью.
– Как знать! – возражала она голосом Бомжа, – вон ведь, юродивая, поотдавала ме-бель. Ущербная она, неужели не видишь?» (с.36).
И уже после визита к Зое, когда захотелось бросить всё и поехать к ней, здравая мысль пробилась: «…бросить всё? Ради неё или ради своей фантазии о ней? Ты же ее не знаешь вовсе…» (с.38). Со здравой мыслью еще борется остаток очарования: «Она хоро-шая. Умная. Добрая…» (с.38).
Умная? Умная мебель не отдала бы.
Хорошая? Добрая? Могла бы и оставить Кизилова у себя ночевать. Так нет. У некото-рых видов скорпионов самка отгрызает самцу голову во время полового акта, и акт завер-шает уже безголовое туловище самца. Зоя Кизилову голову не отгрызла. Но ночевать у себя не оставила. Среди ночи выпроводила.
«Туда автобусом, назад электричкой» (с.37).

5. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФОН И БЕСЕДЫ О ПОЛИТИКЕ

Ах, политика узка
И притом опасна.
Ах, партийность так резка
И притом пристрастна.
Саша Чёрный

5.1. История СССР в кратчайшем изложении

5.1.1. Два слова о царизме

Кизилов говорит: «Жили люди, опрятно и красиво. В добротных и светлых домах. Ве-чера, салоны, честь» (с.16).
Кизилов прав. Но частично. Так жили не все. Рабочие и крестьяне так не жили. Хотя и они не бедствовали.
Но царь Николай II власть не удержал. Он был недальновидным и слишком добросер-дечным. Вот как он наказывал своих врагов: «Ленин получал в ссылке стипендию 70 руб-лей. За них можно было скупить пол Шушенского» (с.44). За это-то Николай II и был те-ми, кто стал Временным правительством, свергнут и сослан, а теми, кто стал Советской властью, расстрелян.

5.1.2. Союз Советских Социалистических Республик

Рождение, короткая жизнь и смерть государства, именовавшегося Союз Советских Социалистических Республик, еще долго будет предметом научных и ненаучных изыска-ний, художественных воплощений и мемуарных откровений. Большое место этой теме уделено и в повести А.В. Апалькова «Кизиловы пропилеи».

5.1.2.1. Большевистский переворот

«Большевики весь русский уклад разорили» (с.16), – говорит А.В. Кизилов.
Разорили. А подстрекали народ лозунгами о лучшей жизни: о социализме и комму-низме.
«Великая Октябрьская социалистическая революция» – так при советской (хотя она никогда не была советской) власти именовался октябрьский переворот.
Имел ли этот переворот какое-нибудь отношение к социализму?
Оглянемся сначала далеко в прошлые века.
Принципы социализма и коммунизма проще пареной репы. Принцип социализма: от каждого – по способности, каждому по труду». Принцип коммунизма: от каждого – по способности, каждому – по потребности. Эти идеи существовали в обществе задолго до появления из преисподней на свет Божий К. Маркса и Ф. Энгельса.
Эти двое прицепили к идеям социализма и коммунизма (по принципу: «пришей кобы-ле хвост») – две враждебные человеку концепции: революции (т.е. кровопролития) и дик-татуры (т.е. угнетения). И окрасили (для втирания в доверие к наиболее многочисленному слою общества – рабочим) слова «революция» и «диктатура» в пролетарский цвет. Полу-чились «пролетарская революция» и «диктатура пролетариата».
Для К. Маркса и Ф. Энгельса главным в их писаниях были не социализм и коммунизм, а именно кровожадные концепции революции и диктатуры. К. Маркс и Ф. Энгельс нико-гда не были коммунистами; они были теоретиками насилия.
Практиками насилия, лживо прикрывающимися идеями социализма и коммунизма, стали В.И. Ульянов (более известный октябрятам, пионерам и всем остальным гражданам СССР по кликухе Ленин) с компанией и его преемник И.В. Джугашвили (кликуха: Ста-лин). Это были патологические личности. У В.И. Ульянова уже его братец Александр от-личился подготовкой покушения на царя Александра III, а по приказу самого В.И. Улья-нова был убит царь Николай II. Что же касается И.В. Джугашвили, то он имел ряд физи-ческих дефектов (сросшиеся второй и третий пальцы на левой ноге и болезнь Эрба) и был клиническим садистом.
Диктатура пролетариата…
Какие же «пролетарии» осуществляли диктатуру в составе первого Советского прави-тельства, созданного 26 октября 1917 года? Председатель В.И. Ульянов – сын действи-тельного статского советника, что в Табели о рангах соответствовало военному чину ге-нерал-майора и давало право на потомственное дворянство. Член наркомата по военным и морским делам В.А. Антонов-Овсеенко – родился в дворянской семье поручика резервно-го пехотного полка. Нарком по делам торговли и промышленности В.П. Ногин – сын при-казчика. Нарком просвещения А.В. Луначарский – внебрачный сын действительного стат-ского советника, дворянин. Нарком по иностранным делам Л.Д. Бронштейн (Троцкий) – сын богатых землевладельцев-арендодателей. Нарком юстиции Г.И. Оппоков – дворянин, внук священника. Нарком по делам продовольствия И.А. Теодорович – из польской дво-рянской семьи. Нарком государственного призрения А.М. Коллонтай (урожденная До-монтович) – из обеспеченной дворянской семьи; отец – генерал, мать – дочь финского фабриканта, торговавшего лесоматериалами. А вот нарком по делам национальностей И.В. Джугашвили (Сталин) и впрямь оказался сыном сапожника; отец Иосифа Джугашви-ли был подвержен пьянству и приступам ярости, будущий вождь народов набрасывался на отца с ножом, а мать колотила сыночка – видно, было за что…
Диктатура пролетариата? Отнюдь нет. Диктатура компании человеконенавистников.
«Большевики весь русский уклад разорили» (с.16), – в этом Кизилов прав. Те, кто жил «опрятно и красиво», убежали за границу; а кто не успел – того расстреляли. У тех, кто имел много благ, большевики эти блага забрали, но тем, у кого благ было мало, – не отда-ли, а еще и то немногое, что у них было, тоже забрали. Рабочих и крестьян – от имени ко-торых творили переворот, расстрелы и гражданскую войну – обратили в рабство.
Большевизм родствен сатанизму. Свои впечатления о Пушкинских местах Кизилов изложил в дневнике так: «А между тем большевичьё уходило всё и там… «Где стол был яств, там гроб стоит…». Подумать только, сбивали надписи с могильных плит и строи-ли из них же себе жильё» (с.37). Роднит большевизм с сатанизмом также прием парадов на трибуне Мавзолея ¬– т.е. празднование на трупе своего предводителя. А сатанизм требу-ет человеческих жертв – и большевики убивали, убивали, убивали…

5.1.2.2. Большевики – мастера лжи

Изощренный мастер лжи и передергиваний В.И. Ульянов приставил к названию своей фракции РСДРП буковку (б), объявив эту фракцию большевиками, хотя как раз напротив: в РСДРП большинство принадлежало другим. В.И. Ульянов перевел слово «максимали-сты», которым называли его фракцию из-за популистских программных требований типа «всё и сейчас», на русский язык; и словом «большевики» воздействовал на массы, кото-рые в партиях и программах не разбирались; а слово «больше» привлекательнее слова «меньше».
Всё время своего существования основанная В.И. Ульяновым группировка – вплоть до гибели СССР – практиковала такого рода подмены. Например, во время войны 1941-1945 годов неприятное русскому уху слово с «ф» и «ш» фашист было приклеено к немцам, хо-тя в Германии фашизма никогда не было. В Германии был национал-социализм, и правя-щая партия называлась Nationalsozialistische Deutsche Arbeitspartei (NSDRP), Национал-социалистическая Немецкая Рабочая партия (НСНРП) – или, одним словом: нацистская (аналогично ленинской РСДРП – Российской Социал-демократической Рабочей партии).
Фашизм был в Италии. От слова «fascio» (пучок), потому что основой фашисткой идеологии, так же как и советской, был коллективизм в ущерб личности. Отличия были только в деталях. Я провел эксперимент со своими знакомыми: показывал выдержки из статьи Б. Муссолини «Доктрина фашизма» и спрашивал, откуда эти выдержки. Знакомые отвечали: из Программы КПСС.

5.1.2.3. От В.И. Ленина до М.С. Горбачёва и дальше

Большевики принесли в жертву миллионы человеческих жизней, но ни социализма, ни коммунизма не построили – да и строить не собирались.
А что им хотелось построить и что они построили?
Во времена Перестройки по телевизору в программе «Взгляд» показали список блюд, которые были – при разрухе и голоде в стране! – на столах у В.И. Ленина при празднова-нии им своего дня рождения: в списке 96 блюд…
При И.В. Сталине партийная номенклатура ела из спецкормушки, но чувствовала за-тылком вороненую сталь заряженного пистолета.
И страх был так велик, что сразу после смерти И.В. Сталина выбрали в руководители страны действительного реформатора Г.М. Маленкова.
Но чуть страх пули в затылок прошел, как появился другой страх: быть отстраненны-ми от кормушки. И номенклатура заменила полноценного реформатора Г.М. Маленкова на полуреформатора Н.С. Хрущева. Тем не менее, и при нем страна оставалась жизнеспо-собной и развивалась. Однако Н.С. Хрущев все-таки стал номенклатуру прижимать – и его сместили так же, как сместили Г.М. Маленкова.
В кресло генсека был посажен Л.И. Брежнев, который любых реформ боялся (как бы чего не вышло?), увлекался автомобилями и езде на них и велел «не раскачивать лодку». В стране сформировался альянс партийной номенклатуры и экономической мафии, а ме-стные князьки почувствовали себя настолько сильными и независимыми от центра, что им захотелось стать царьками.
После смерти Л.И. Брежнева два последующих недолговечных генсека и вслед за ни-ми М.С. Горбачев получили государственный корабль с пустым сейфом и с пробоинами в днище; спасти тонущий корабль уже было невозможно...

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Николай Караменов (джерело: Zeitglas)

В повести А.Апалькова «Кизиловы пропилеи» последние месяцы существования СССР описаны сквозь призму восприятия главного героя – Кизилова. Хотя сам Советский Союз еще формально существует и в Москву на курсы приезжают музейные работники со всех концов страны рабочих и крестьян, в их числе и герой повести, художественная реальность произведения такова, что государство развитого социализма предстает перед глазами читателя как огромная могила, нечто, что уже кануло в прошлое, поэтому и взаимоотношения персонажей протекают на фоне небывалого развала, в некоем забвении, к тому же эффект руин и миража ... [ Показати всю рецензію ] прежнего времени придает сама специфика времяпровождения музейщиков с разных республик СССР, которые повышают свою профессиональную квалификацию в полузаброшенных и ставших музеями имениях известных русских аристократов 19 столетия, в своеобразных советских «каунтри хаус».

Впечатление развалин или некрополя придает само лаконичное описание автором некоей самой характерной, сразу бросающейся в глаза черты музея или имения. Например, «Дом-музей, с башенками и шпилем, выглядел нарисованным»[1; 21], или – «Из-под высоких стволов сосен господский дом выглядел меланхоликом», «ржавые замки», «мерзость запустения»[1; 23-24].

Однако самый интересный контекст – взаимоотношения между приехавшими на курсы музейными работниками и восприятие их друг другом. По сути А.Апальков описывает контакт и столкновение менталитетов и картин мира представителей разных цивилизаций. Еще в начале повести Кизилов, отправившись в Москву, оказывается в обществе с носителями непохожих, часто враждебных друг другу культур, поскольку в купе собралась «интеллигентная компания – москвичка, литовка, я и афганский полковник»[1; 7]. В Москве же музейные работники и по шкале деления культур самого Кизилова, и по личной привязанности и самоидентификации делятся на так называемых главным героем повести «мусульман», то есть людей, приехавших из среднеазиатских республик, обитателей Восточноевропейской равнины – православных русских, украинцев и молдаванки, и носителей ценностей западноевропейской цивилизации – прибалтиек. В символическом контексте повести коллеги Кизилова и сам он олицетворяют собой огромные пространственно-культурные образования, притом сквозь призму видения самого главного героя и, можно предположить, и автора произведения. В основе мироощущения Кизилова имеет место архетипическая формула восприятия представителями православно-славянской цивилизации, однако в ее украинском проявлении, Запада и Востока как цивилизационых моделей развития человечества. Представители среднеазиатских республик – только мужчины – являются носителями тоталитарного сознания со всеми вытекающими из подобной мыслительной деятельности. Формально и почти в каждом разговоре показывая себя приверженцами рабоче-крестьянского, антикапиталистического мировоззрения, они первые и единственные из коллектива музейщиков, кто бросается скупать золотые изделия после объявления по радио, что золото подорожает. К тому же, исходя из содержания повести, их отличает робко-недоверчивое или даже раздражительное отношение к плотским радостям и вообще к женщине, из-за чего они не раз становятся объектом насмешек любвеобильного ловеласа Кизилова. Так, например, в разговоре с прибалтийками, имеющим прямой эротический смысл, Кизилов саркастически замечает о сексуальной потенции представителей Востока: «Это вот наши учкудуки легки на подъем за джейранами бегать, оттолкнув в грудь сапогом пятую жену, любимую»[1; 60]. В этом контексте «мусульмане» или «учкудуки» (такое прозвище, шутя, дает им Кизилов) находятся в одном образно- смысловом пласте, показанном в повести как «руины», могилы», «заброшенность» и «тленность», то есть нечто сугубо материальное и подверженное разрушению. Отчужденно-недоверчивое отношение к женщине и благоговение перед золотым тельцом имеют в своей основе не только чисто советское ханжество, а и, в символическом контексте повести, ставят представителей Востока в такой смысловой ряд, который можно охарактеризовать, как нечто, что по своим основным качествам во многом противоположно жизни, не способно к самовоспроизведению, а, значит, и подверженное разрушению. Отсюда вытекает и еще одна причина их любви к золоту, как к «вечному» не подвергающемуся коррозии металлу.В противовес представителям среднеазиатских республик музейные работники из Прибалтики, относящейся к западноевропеской цивилизация и, на данный момент, уже вошедшей в Евросоюз, - одни женщины. К тому же женщины желанные, сексапильные, хотя читатель так и не узнает точно, переспал ли, однако не в мечтах, а реально, с кем-то из них Кизилов, который, впрочем, на вопрос коллег-мусульман – «пропилеил» ли он прибалтиек, отвечает загадочно-утвердительно, что, мол, «пропилеил».

Прибалтийки постоянно ведут разговоры об отделении их республик от Советского Союза, о независимости, и в этом смысле резко отличаются от представителей не только среднеазиатских республик, но и русских, которые в повести пребывают во власти прошлого, словно бы являются привидениями музеев и аристократических поместий, то есть, как в образном смысле, так и в мифологическом, единственным подобием живого среди руин. Однажды Кизилов, находясь в одном из русских «каунтри хаус», начинает фантазировать, что «вот сейчас все изменится. Загорятся сотни свечей. Выйдет ливрейный лакей в бакенбардах и галунах, и скажет: – Барыня еще опочивает. Пройдите в гостиную»[1; 23]. Реальные русские женщины, проводящие курсы для музейщиков, приехавших в Москву почти со всех окраин страны советов, во многом напоминают аристократок девятнадцатого столетия, и где-то в подсознании читателя так и остается предчувствие, что Кизилов переспал с ними чисто умозрительно или как с привидениями, поскольку одна из них, Зоя, скорее всего, является потомком какого-то русского дворянского рода, говорит по-французски и часть своей старинной, оставшейся ей в наследство от ее родовитых предков мебели, отдает в музей, а другая русская женщина-экскурсовод даже одевается в платья, своим фасоном и покроем отсылающих к женским нарядам на балах русской аристократии еще до крепостной реформы.

В противовес русским женщинам прибалтийки олицетворяют собой будущее, поскольку не ностальгируют за советским прошлым, а также живое, имеющее возможность развиваться, эволюционировать и совершенствоваться. Эстонка Зигне, например, говорит Кизилову, – «отпочинь на моей широкой лапландской груди. Зигне тебя напоит узваром. С подорожником и тысячелистником, с шалфеем»[1; 60].

На вопрос туркмена Насырова, спрашивающего о Зигне – «Сиськи у нее хороши?», Кизилов с благоговением отвечает: «Отменны. Впрочем, как и другие достоинства. Европа, старик!»[1; 73]. Вот именно Европу и все европейское как раз и символизируют прибалтийки, и пропилеи Кизилова – монументальные сооружения, оформляющие вход в город или в архитектурный ансамбль, образно описаны автором повести как стремление войти в лоно европейской цивилизации через, если можно так выразиться, любовный контакт с женщинами протестантской культуры. В лоно Европы через лоно европейки. И именно с точки зрения представителя украинской исторической традиции, поскольку Кизилов – украинец.

Очень важным в повести является сам главный герой, на образе которого А.Апальков показал своеобразный результат этногенеза восточных европейцев и, в особенности украинцев и украинского казачества, поскольку Кизилов носит фамилию, происходящую от тюркского слова «кизил», обозначающего как цвет («красный»), так и растение и ягоду красного цвета. Если вспомнить желание Зигне напоить Кизилова узваром из лекарственных трав, то в контексте взаимоотношения цивилизаций, описанного в повести на примере взаимоотношения представителей Востока, Запада и носителей православно-славянской культурной парадигмы, Кизилов, то есть украинец и украинство вообще, выступают как терпко-сладкая красная ягода, которая бы украсила и привнесла животворно-питальный эффект в европейский букет из лекарственных душистых растений. Также следует помнить, что Кизилов, исходя из содержания повести, имеет татарские корни, и однажды даже разговаривает со своим среднеазиатским коллегой по-татарски, да и первая женщина, с которой он переспал, приехав в Москву, русская татарка Лора. Другими словами, в контексте повести на образе Кизилова автор показал и генетические, и культурные влияния, как сформировавшие украинскую нацию, так и являющиеся в современной Украине двумя этносами, кровно связанными с украинской землей и имеющими в прошлом государственные образования в виде Киевской Руси, а после Гетьманщины и Крымского ханства. Имеются ввиду непосредственно сами украинцы и крымские татары, как этнические конгломераты украинского народа, а также и принявшие православие и ассимилированные предками украинцев во времена Киевской Руси тюркские племена берендеев, торков, множества родов половцев.
Автор повести через ловеласные приключения Кизилова как бы ненавязчиво подводит читателя к ощущению, что выбор у нас, украинцев, один – Европа. К тому же после прочтения повести возникает своеобразная параллель с фильмом Невзорова о чеченской войне в середине 90-х прошлого столетия, где русский режиссер и журналист тоже через половую идентификацию олицетворил Запад, Восток и Восточную Европу в чеченских и других мусульманских боевиков, в русских солдат и офицеров и в наемниц-литовок, работающих за деньги снайперами у чеченских повстанцев. Но у Невзорова, хотя представители Востока тоже все только мужского пола (ни одной чеченки в фильме, однако действия разворачиваются в Грозном), литовки символизируют, с точки зрения русского, агрессивность и безжалостность европейской цивилизации. Они не только убивают русских солдат, но стреляют в гениталии русских, то есть, снова-таки, в символическом смысле, производят не только умерщвление, но и кастрацию. У Апалькова же прибалтийки лечат, предлагают себя и поят животворящими узварами восточного европейца Кизилова. Интересно, что главный боевик в фильме до войны работал врачом, да и сами основные бои происходят на территории больницы, где еще недавно трудился в поте лица чеченский полевой командир. Вот в этом-то и состоит различие менталитетов русских и украинцев, хотя внешне, и в повести, и в фильме имеет место одна и та же архетипическая модель восприятия цивилизаций через их своеобразную половую и сексуальную идентификацию, хотя смыслы, у которыех разворачивается модель, разные, что и показал через интригу любовных похождений главного героя автор «Кизиловых пропилеев».

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Людмила Некрасовская (джерело: Рецензия)

Пропилеи - парадные врата, проход, проезд. Через какие пропилеи идет
лирический герой Кизилов? В стране - перестроечная пора, империя
разваливается на части, у людей нет понимания куда двигаться, что
делать. Разброд и в душе героя. По мнению самого Кизилова, музейщиком
он стал случайно. Но не случайно в его характере черты, свойственные
именно музейщикам: умение собирать коллекции. Это коллекции
впечатлений, встреченных людей, не отказывающих женщин. И главный герой
старательно цепляет ярлычки каждому экспонату и пользуется любой
возможностью пополнить коллекцию. И хотя циничное ... [ Показати всю рецензію ] время отдается в его
душе болью, лекарство всем знакомо: спиртное, женщины, сарказм.
Многих его знакомых и друзей время не щадит, и все же искра надежды в
конце книги присутствует. И надежда эта в том, что его записи - дело,
которому посвящена часть жизни, - окажутся востребованными, что будет
кому их осмыслить. И, значит, главное - действительно найти свои
пропилеи, ибо шанс их найти жизнь не повторит.

Новых удач Вам!

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Іван Дзюба. (джерело: відгук)

" Олександрові Апалькову належить кілька книжок, з-поміж яких я особливо відзначив би невеличку повість "Кизилові пропилеи" та збірку маленьких оповідань "Гришатин гріх". Перша є надзвичайно цікавим свідченням про розмаїття настроїв "багатонаціональної" пізньорадянської інтелігенції в часи горбачовської "гласності" й "перебудови", а фактично — остаточного розкладу радянської системи; в повісті бачимо блиск живих діалогів і сарказм автора — неабиякого сатирика. У "Гришатиному гріху" бачимо його як художника-психолога, що вміє в коротких локальних сценах дати відчути подих людської вдачі й долі, ... [ Показати всю рецензію ] торкнутися глибин інтимних почуттів, на межі фізіологізму й вічної духовної потреби".

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Ярослав Брусневич (джерело: Журнал СЧ№39)

«Кизиловы пропилеи» Александра Апалькова – это вам не бесхитростное «Кизиловое варенье». Во-первых, по объему и замаху; во-вторых, кизил не имеет никакого отношения к пропилеям: просто судьба роковым образом наделила главного героя странноватой фамилией – Кизилов. Почему странноватой? А потому, что назовись он Изюмовым, Айвовым и проч., ничего ровным счетом не поменялось бы, ни одна точка отсчета в повести с места не сдвинулась бы. А хочется!
Кстати, из данного словосочетания – «Кизиловы пропилеи» – следует, что героя звали Кизил. Подозреваю, что соответствующую кликуху, то бишь погоняло, он и ... [ Показати всю рецензію ] таскал в детстве, отрочестве и юности, но мы его встречаем в пору зрелости – на пути к той точке, откуда повернуть уже нельзя. По-моему, название должно было бы звучать так: «Пропилеи Кизилова». Впрочем, что я все к мелочам придираюсь: о самом большом материале в номере и разговор должен быть соответственно крупным.
Итак, сфера:
культура. Уточняем: совкультура. Еще уточняем: музеи тех еще времен, не столько сберегавшие прошлое, сколько консервировавшие настоящее.
Герои:
работники культуры, музейщики, – народ подозрительный, требовавший постоянного присмотра и натаскивания, ибо – «на идеологическом фронте», на передовой линии, на передке (а на передок-то держава оказалась слаба!..)
Главный персонаж:
с авантюристическим душком, непонятно как оказавшийся в столь ответственной сфере, можно сказать, затесавшийся, явно чуждый, но – по натуре добряк, душа-парень и – х о д о к (чего не отнять, того не отнять, и прибавить тут нечего: пропилеи, одним словом). Семейное положение: женат, имеет сына. Партийность: ноль целых ноль десятых. Странно, однако…
Время действия:
аккурат зима – с 1990 на 1991, незабываемый, то ли роковой, то ли раковый…дурно пахнущий…
(Лирическое отступление. Что я поделывал в ту самую зиму? Вставал в четвертом часу, брел по завороженному поселку к магазину – занимать очередь за молоком для младшей дочери. Я никогда не бывал первым: обязательно уже топталась парочка стариков. Они сдавали пост – я принимал, включал прихваченный (ох, видавший виды!) транзистор и ловил ночные голоса разных родин, отчизн наших и не наших. Сменять меня долго, очень долго никто не шел. Но не о том была печаль моя – беспокоило всегда одно и то же: урву ли на этот раз свой кусок счастья – свою литровочку молочка… Что касается пропилеев, то зима с девяностого на девяносто первый, последняя «в составе Союза», не жалела ни снега, ни льда на сотворение монументального входа в наш общий акрополь, при ближайшем рассмотрении оказавшийся некрополем.)
Рассматриваемые вопросы
(между делом, за кулисами, в кулуарах, в промежутке между любовными и рабочими связями): остаются теми же, по сути, самыми, то есть: что такое независимая Украина? куда она будет клониться – к Западу или востоку? наша мова… национальный характер и национальная идея… А также: что делать? (когда все выпито, скушано, вылюблено и высказано…) кто виноват? (тот, кто вовремя не спрятался?..) И конечно: кому живется весело, вольготно..?
А как раз героям повести так и живется: они все еще молоды, их вырвали из пропыленных насквозь залов и предоставили золотую возможность вновь обрести почти студенческую отвязанность.
Но при всей своей в и т а л ь н о с т и герои «Кизиловых пропилеев» – это тени, и отнюдь не «тени в раю». Тени из разнополюсных провинций распадающейся на глазах империи, волею начальства они собраны в столице столиц, которая и сама уже путает себя с собственной тенью.
А после всех идейных и любовных «пропилеев» (в канун эпохальных сдвигов) автор ставит – по сути дела – мартиролог: главку о том, как нас сварили… с косточками. «И все, что было с нами, постепенно испарилось… бросить надо эти записи. К чему они? Будто можно письменно передать (кому и зачем?) то, что было…» – заносит в дневник герой. Но автор все-таки верит, что записывать надо и передавать стоит: уж кто-нибудь отыщется! – примет, поймет, ощутит…
Спасибо автору вот еще за что: всем ходом повествования он ненароком напомнил мне, что пора перечитать романы Юрия Домбровского – «Хранителя древностей», плавно переходящего в «Факультет ненужных вещей». Тоже о музейщиках: им тоже нехорошо в той же державе, только там она покамест на жутком, на крутом своем подъеме и совершенно не помышляет, не сознает, что возносится в изумительное никуда, что через полвека грянет 91 год и вся полетит в тартарары…

[ Згорнути рецензію ]