Киевлянина Алексея Никитина можно было бы запомнить и по первым его романам — «Маджонг» и «Истеми». Который год он тенью ходит по лонг-листам литературных премий. С первых книг Никитин нащупал свою главную тему, временную координату своей прозы, — это та самая середина 80-х годов, последний момент существования советской империи, когда всё замерло, чтобы затем обрушиться и разлететься на сотни осколков. В этой теме автор не одинок — её с разной степенью успеха эксплуатируют на разных углах постсоветского пространства самые разные писатели, от Михаила Елизарова до Михаила Гиголашвили.
Не то чтобы тему можно было считать трендом — слишком уж она зависима от интереса одного очень конкретного издательства. Но для поколения сорокалетних и старше 80-е становятся точкой отсчёта, неким моментом последнего объединения: по сути, книги Гиголашвили и Никитина, например, не слишком отличаются друг от друга, и там и там одни и те же менты, наркотики, нелепые смерти. Ностальгировать по этому времени невозможно, но невозможно, оказывается, и вычеркнуть его из памяти. Всё это верно и для Никитина. Его последняя книга, «Victory park», ещё в рукописи номинированная на «Нацбест» и на «Русскую премию», рассказывает о Киеве 1986 года. Место действия, хоть и не обладает особой привлекательностью, всё равно играет здесь главную роль.
Лучшие пассажи этой книги посвящены Киеву — но не городу и его истории в целом, не вещему Олегу и закопанному живьём древлянскому посольству, не правому берегу, где всё происходило, а левому, «пасынку истории», где, наоборот, не происходило почти ничего. Только здесь и расцветает в полную силу романтика советской окраины. Это красота, пробивающаяся через испарения химзавода: «И только когда восточный ветер становился особенно настойчив, характерный режущий запах сернистого ангидрида смешивался с ароматами цветущей сирени и акации. От него чуть заметно белели бордовые розы, высаженные под окнами пятиэтажных жилищ их хозяйственными обитателями, текли слёзы у детей в песочницах и надсаднее обычного хрипели в кашле старики, дремавшие с газетами поблизости». У этой сомнительной романтики сомнительные герои — менты-наркоторговцы, спекулянты и целая армия фарцовщиков. Одно их объединяет — практически все герои пытаются так или иначе устроить здесь гешефт.
Один фарцует импортными пумами, другой устроил подпольный книжный, третьему армяне шьют на заказ джинсы под «ливайсы», четвёртый наладил на собственном предприятии стороннее производство из полиамидной нити. Но радуются герои даже не сомнительным и редким доходам и возможности просадить их в ресторане с актрисами. Как понимает один из таких подпольных предпринимателей, небольшие деньги, которые он аккуратно развозил своим подёнщикам раз в неделю, были значимы не сами по себе, а становились «веским подтверждением и того, что их труд и знания стоят больше, и того, что можно нормально работать, можно даже у нас». Главный герой событий, студент Пеликан, отказываясь от карьеры историка, выражается ещё яснее: «Работа должна давать результат, точный и окончательный».
Герои этого романа вообще проявляют редкостное единодушие в идеях и мыслях и все бубнят с одинаковой, авторской, интонацией нехитрые размышления о мире: «У каждого человека в голове лежит мусор — куча мусора, — и его мусор гниёт. Выделяется тепло, тепло его греет, и ему кажется, что он мыслит. На самом деле это просто гниёт его мусор». Общим мерилом всех событий, всех размышлений, всех устремлений становится здесь «ничего». Это такое большое советское ничего, когда в романе влюблённых нет любви, в производстве не важен результат, у мысли нет ценности и значения. Ничто не может быть здесь достаточно важным. Поэтому у романа нет центральной темы, события: и любовь одних молодых героев, и смерть другого здесь одинаково неважны. Единственным важным — сюрприз! — оказывается здесь мечта о капитализме. Как будто герои обретут значение только тогда, когда им будет позволено действие, а единственным возможным действием в контексте этого романа может быть разрешённое предпринимательство.
И тут Алексей Никитин ближе, чем в любой своей лирике, приближается к истинному содержанию эпохи. Нет, вряд ли, конечно, настоящие киевляне 80-х стремились к торговле и предпринимательству для утешения души — новенькая «Волга» наверняка была гораздо вожделеннее. Но ужас времени, в котором невозможно никакое действие, прочувствовать ему удалось — его роман раздираем по швам абсолютной, совершенной пустотой.

Алексей Никитин «Victory park».