СТРАЖ УМИРАЮЩЕЙ РОДИНЫ.
«Кизиловы пропилеи»
в интерпретации дотошного читателя

1. ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ. ЧТО, ГДЕ, КОГДА?

Основные события, описанные в произведении А.В. Апалькова «Кизиловы пропилеи», происходят в окрестности нового, 1991 года, в Москве в течение трех недель пребывания центрального персонажа повести Александра Васильевича Кизилова на курсах повыше-ния квалификации музейных работников.
В группе двадцать человек. «Мужчин четверо. Из них трое мусульман, «учкудуков», как прозвал их Кизилов» (с.15): Тимур Долбиев – узбек, Мурад Насыров – туркмен или таджик, Тохтамыш Руидов – казах. Кроме того, в главе «Ночь под щедрый вечер» (с.58-61) мы встречаемся с еще двумя представителями советских мусульман: Зунуновым и Мука-новым.
Сам Кизилов Александр Васильевич называет себя русским и рассказывает, что он из казаков, но Муканов говорит ему: «Казак! <…> Кизилов, это же татарская фамилия. Золотой ты наш» (с.60).
И, конечно же, в повести не обходится без женщин.

2. ЖЕНЩИНЫ В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ КИЗИЛОВА

Без женщин жить нельзя на свете, нет!
Вы наше счастье, как сказал поэт!
В. Михайлов

В «Кизиловых пропилеях» наш мысленный взор радует несколько женщин.
Большинство из них – сексуальные партнерши Кизилова.
Но не все.

Анна Сергеевна

Сквозь всё время пребывания Кизилова в Москве проходит Анна Сергеевна, дама средних лет, – руководительница группы повышающих квалификацию. Она с подопечны-ми и в музее Николая Островского (с.10-11), и в Пушкинских местах в Больших Вязёмах (с.22.-23) и в музее литературы на Петровке (с.39-44), и в Министерстве культуры СССР (с.45), и в музее Маяковского (с.50-52), и на лекции профессора Мавлютова (с.53-57).
Но ни Кизилов на неё, ни она на Кизилова глаз не положили.

Лариса

Знакомство с Ларисой описано в главе «У художника» (с.65-72) так:
«На звонок у железной двери вышла блондинка.
– Мне к Льву Евгеньевичу, – сказал Кизилов, – ему звонили. Я привез привет с Украи-ны.
– Входите, – она отступила, поправив накинутый на плечи платок. – Он ждет» (с.65-66).
Мужчины представились друг другу. Кизилов представился так:
«– Кизилов Александр, вольноопределяющийся, культпросветработник.
– А он не зануда, – подошедшая снова блондинка держала в руке поднос-чеканку. На нем четыре рюмки водки. – Меня зовут Лариса Зиневич…
– Очень приятно.
– Этот Пименов – мой муж, – сказала Лариса, – а Лёва – мой любовник. А все мы ху-дожники. Они члены, я – нет. Давайте выпьем за знакомство» (с.66-67).
Судя по развитию событий, Лариса была бы не против сексуального контакта с Кизи-ловым.
«– Лёвочка, дай я его поцелую, – потянулась Лариса. Она подняла руки вверх. Так по-тягиваются ото сна. И груди ее, и вся высокая фигура стала еще выразительнее.
Кизилов чувствовал её поцелуй и чувствовал, как он пьянеет. От поцелуя и от водки. От душевной компании и от душевной тревоги, что вон он не один такой хороший, что вот есть ведь еще люди. Известные и просто замечательные. Голова трещала от напора мыслей, сердце от чувств…» (с.68).
Лариса была бы не против… Но муж и любовник остановили ее:
«– Ты не очень-то, – потянул Ларису за платок Пименов, – мы еще не пьяны» (с.68). И любовник, Кропивницкий, посоветовал ей: «Подари ему пока свою визитку, от прочего же – воздержись» (с.69).
Единственное, что было разрешено Ларисе – это потанцевать с Кизиловым. Во время танца Кизилов чувствовал, что стан Ларисы крепок, и что ее груди прижимаются к его сердцу, а пальцы прижимают его руку (с.69).
И ничего другого не произошло…

Вера Павловна

К Вере Павловне Толстопятовой («крепко сбитая бабенка в черном» (с.73)) из музей-ного кооператива «Риск» Кизилов проявил интерес и попросил – ¬хороший ход! – позани-маться с ним индивидуально; она согласилась.
«В семнадцать ноль-ноль Кизилов вышел из уборной. Причесался пятерней, глядя сыс-коса в заплеванное зеркало. Прошел уже пустым коридором. Вошел в актовый зал. На открытой сцене стоял черный рояль.
Возле него, развернув книгу, сидела Толстопятова.
– Позвольте?
– Входите! – наклонилась она алебастровым из декольте бюстом. Вечность в глубине ее глаз мерцала.
За окнами осталась заваленная снегом Москва и весь мир» (с.77).
О том, что было дальше, А.В. Апальков нам не рассказал.
Но это упущение он компенсировал в повествованиях о других женщинах.

Лора

Когда во время проведения Анной Сергеевной экскурсии по музею Николая Остров-ского заведующая методическим сектором этого музея – она-то и есть Лора ¬– стала гово-рить о своей работе, Кизилов задавал вопросы, комментировал услышанное и вообще вся-чески проявлял активность, стараясь произвести на Лору впечатление.
«– Честная давалка, – шепнул он на ухо таджику.
– Почем знаешь?
– Сейчас увидишь» (с.12).
Возможно, Кизилов – а он опытный ловелас – определил это свойство Лоры по каким-то признакам. Но читателю известные Кизилову признаки не указаны. Просто предложен, как и таджику, вариант «сейчас увидишь».
И читатель видит, что после обеда, когда ходили залами музея, Кизилов уже держал Лору под локоть.
А вечером оказался у нее дома.
«Лора источала аромат французских духов, должно быть. Цвели белые калачики и голубые фиалки на высоком подоконнике, в ее комнате. Крутилась пластинка шубертов-ской серенады. <…>
– А на Украине снега много?
– Во, сколько, – Кизилов коснулся ее коленей.
– А как по-украински «желание»?
– Бажання.
– Красиво.
– Ты красива. <…> Поговорим о всемогуществе желаний. <…>» (с.13).
«Лора поднялась, включила телевизор и погасила свет. <…> Лора стонала тихо. Ки-зилов пружился» (с.14).

Наталья

Наталья – представительница Молдавии на курсах. Она, по-видимому, русская: сине-глазая блондинка из Тирасполя. Но для повествования главное совсем не это.
Главное то, что она сама потянулась к Кизилову. «Наталья гипнотизировала его за-тылок. Но шла лекция, и Кизилов внимал» (с.15). Зато в музее Ермоловой он случая не упустил.
«– Как Вам нравится музей, – спросил, помогая снять пальто Наталье, Кизилов.
– Спасибо, – голос её был низким, – штукатурку не мешало бы подновить» (с.15-16).
Дальше беседа пошла на возвышенные темы: о русском укладе, о литературе, о Боге…
А вечером Наталья и Кизилов были уже на спектакле в Ермоловском театре.
«Было жарко. Натальины оголённые плечи рвались из декольтированного платья.
– Как вам спектакль? – спросила она теперь, по дороге домой.
– Постановка средняя, прохладная.
– А мне было жарко.
– Хотите выпить?
– Уже, наверно, всё закрыто. <…>
– Но хоть воды или чаю? У вас.
– Я в комнате не одна.
– Я тоже.
– Давайте в коридоре, – она чертит на стекле сердце, – у меня есть молдавский коньяк. Правда, закусить нечем.
<…> Наталья сидела на Кизилове, обхватив его бока крепкими ляжками. Кизилов си-дел на полу, поднимал и опускал её тело. Она впивалась в его шею, забив поцелуем рвав-шиеся её стоны» (с.16-17).
Для Кизилова каждая женщина в сексе – преходящая: переспал – забыл. Например, обратился взгляд Кизилова на Наталью – и «Лора испарилась из памяти. Словно ее и не было» (с.15).
И с Натальей он хотел бы так же. А вот Наталья хотела иначе. Когда Кизилов поехал в Загорск, «в поездку набилась Наталья» (с.18). «Кизилову ехать с ней не хотелось. <…> Но не мог отказать даме. Тем более теперь, когда она сдувала пылинки с его пальто, не-видимые.
Электричка мчала, посвистывая заоконной метелицей. <…> Наталья не отводила глаз. <…> И хотя теперь, при свете солнца, личико ее казалось не таким уж привлека-тельным, фигурка и ножки завораживали, стройные» (с.18).
Наталья не довольствуется тем, что едет с Кизиловым в Загорск.
«– А потом мы куда поедем? – сощурила глаза. Морщинки пошли.
– Назад.
– Всего-то?
– Выпьем, оно покажет.
Колёса стучали Кизилову: «Куда ты её везёшь? Зачем? Кто она тебе? Отцветающая кокотка. Гляди, как морщинит её. Грех!»
Но потянулась зеленая полумгла леса. И его тень упрятала Наташкины морщины, и поглотила его сомнение» (с.19).
И тем не менее, «Кизилов пытался отклеиться от Натальи» (с.19). И в Троице-Сергиевом монастыре «Наталья затерялась» (с.19).
Но от такой настойчивой женщины освободиться не просто. И вечером она уже в его комнате, вместе с ним и представителями советской Средней Азии, отмечает Рождество.
Завершение вечера Кизилов не мог вспомнить, но очнулся уже в постели Натальи (с.21).
И это еще не всё. Во время лекции в музее Маяковского Наталья и Кизилов сидели ря-дом. Наталья спросила, кто из поэтов ему ближе.
«– Гумилев.
– А я?
– Ну, ты совсем близко, – Кизилов взял её за руку и утащил за фанерную тумбу с афи-шами 30-х годов. Прижал к стене. Над головой Натальи висела фотография Маяковско-го, с сигарой и лукавым взглядом. Через стекло он говорил: «Так её! Теперь раком… Хо-рошо» (с.52).
На этом можно поставить точку в сексуальных отношениях Натальи с Кизиловым.
А точку в ее жизни поставит шальная пуля на мосту через Буг (с.83).

Зоя

Зоя – это особый случай. Она дворянка (с.42). Впрочем, один мой знакомый говари-вал: «А у дворянок что, сбоку или поперек?»
И он был прав.
В поле зрения Кизилова Зоя появилась в Больших Вязёмах во время экскурсии, кото-рую проводила Анна Сергеевна.
«– Я вижу, идет Зоечка» (с.22), – сказала Анна Сергеевна и охарактеризовала Зоечку как чудесного музейщика и «ангела-хранителя».
«– Здравствуйте, – сказала подошедшая девушка из киносказок Роома. Русая коса из-под печатного платка. Длинное платье или юбка из-под пальто, до самых каблуков» (с.22).
Дальше экскурсию повела Зоя – она была сотрудницей музея в Больших Вязёмах.
Тут Кизилов применил метод «дразнящего собеседника» (с.12).
Когда Зоя сказала: «Мы уже разработали положение о музее, учитывая опыт всех других», Кизилов прокомментировал: «Что, действительно всех? <…> Их же так много, даже для ангела. Пасть можно. От трудов» (с.22), – и этим смутил девушку. Первый шаг сделан.
После экскурсии Зоя окликнула Кизилова, который – единственный – разгуливал по территории. Заметив сразу, еще в здании, Зоину старомодность – платье или юбка до каб-луков – Кизилов напустил на себя тоску по прошлому:
«– Горько мне, Зоя. Поглядите, – он повел рукой, – мерзость запустения. Когда вы-глянуло солнце, показалось всё таким живым. Я вышел, глянул поближе. А тут – зияющие провалы, ржавчина, брошеность» (с.24).
Как тут дворянке не почувствовать в Кизилове родственную душу, страдающую, как и она, по досоветскому прошлому?
А Кизилов вынимает из рукава еще один козырь:
«– Вы, Зоя, верующая?
– Нет… Но…
– Вот и я, – Кизилов подошел к ней, взял за руку в белой рукавице, – хочу верить, а не выходит» (с.24).
Дальше – разговор о Боге, брошенное Кизиловым слово «могилы» (с.24), упоминание о повешенном бывшем владельце поместья и фраза Кизилова «что-то греховное, страш-ное должно здесь случиться, непременно» (с.25) – ходы, рассчитанные на то, чтобы на-гнать на Зою мистического страха и чтобы она инстинктивно стала искать защиты в том, кто рядом, то есть в Кизилове.
А дальше Кизилов развивает успех, давая Зое возможность выговориться. И она гово-рит, говорит, говорит…
«– Зоя, – Кизилов взял ее за плечи. Она не шелохнулась. – А вы говорите по-французски, или так, для форсу, заучили?» (с.27), – спросил Кизилов, имея в виду фразу, которую Зоя произнесла, ведя экскурсию.
«– Говорю, – она опустила глаза, – у нас все дома говорили. Теперь я одна осталась» (с.27).
Настало время напроситься к ней домой. Кизилов ищет зацепку. А, как утверждается в песне советских времен, «кто ищет, тот всегда найдет».
«– А где вы живете, Зоя? – он обвел глазами вокруг, – здесь нет ни избы, ни другого жилья людского. В барском доме?
– Может быть! – она засмеялась. – Барыня Зоя!!! Нет, Кизилов, я живу в Голицыно. Вон там, – зачерпнув пригоршнями снег, быстро слепила снежку, бросила её через ограду, – примерно полтора километра отсюда, не доброшу» (с.27).
На Зою нашла игривость.
А Кизилов еще дальше развивает успех, опять отыскивая что-то, что якобы роднит его с Зоей: «А по-французски я не помню, – Кизилов развел руками, – вот брат помнит, а я нет. Нас бабушка учила» (с.27). И тут начинаются разговоры о французском и на фран-цузском. И когда Кизилову кое-что удалось, «Зоя захлопала в ладоши – с восторгом, не-поддельным» (с.28).
Но французский французским – он свою роль уже сыграл, – а о том, чтобы напросить-ся к Зое домой, Кизилов не забывает. Начинает издалека, но в правильном направлении: «Проводите меня в Голицино» (с.29), – сказал он.
И по дороге в Голицино, когда Зоя похвально отозвалась о дворянстве, поддакнул: «Я знаю» (с.29). Французский язык, разговор о дворянстве… Поиск идет…
И ключ найден в разговоре об А.И. Куприне! Кизилов говорит:
«– Прочитал почти все его у нас изданные вещи. Но знаю, есть у него ещё «Собор Исаакия». Говорят, кто прочитал, того тут же от коммунизма отворотит.
– Повесть называется «Купол Святого Исаакия Далматского», – Зоя остановилась, – у меня есть. Я вам дам. Почитать. Только вы уж верните. Впрочем, она маленькая. Можно прочесть за час. Хотите, идемте ко мне. До поезда как раз успеете.
– А чаем напоите? – Кизилов глядел ей в глаза.
– Напою! – Зоины глаза блеснули узко, – Если уж так… – взгляд не отводила она, – есть у меня ещё немного ликера, если желаете.
– Желаю» (с.31).
***
Когда вошли в квартиру, Зоя дала Кизилову читать «Купол Святого Исаакия Далмат-ского», а сама ушла в кухню готовить угощение.
Приготовив – вошла в комнату, в которой усадила Кизилова за чтение. «В черном до пят платье. На шее колье, поблескивало. Зоя немного щурилась. Тусклое теперь солнце бросало красные пятна. Сквозь замерзшее стекло. На ее лицо. На старый комод и диван с кожаными откидными подголовниками. На портрет Пушкина у изголовья. На руки Зои. В руках она держала поднос. Голубой цвет гжели. На нем такой же чайник-заварник, две чашки, две ложечки тусклого серебра, сахарница со щипчиками, два фужера синего стекла и бутылка ликера» (с.35).
Вот еще характерные для старого быта нюансы: «Достала из шуфлядки шкафа-горки две салфетки. Каждая была скручена в трубочку. Трубочка была продета в серебряное кольцо» (с.35).
«Пила Зоя мало. Кизилов тоже, сдерживался. Но в голове у него уже бродил туман» (с.36). Чувства и мысли были противоречивые. О них следует сказать чуть позже.
Но среди мыслей были и такие, решающие:
«– Она и члена уже, видать, давно не видала. Глянь, как блестят глазища. Имей же сердце! Ее пропилеи иссохнуться могут. И иссохнутся. Бабий век недолог. А теперь они смазанные. Скрипеть не буду. Войди в них!
– Зоя,– потянулся к ней через стол Кизилов. Она приблизила к нему лицо. Глаза её ко-сили. В них уже потух закат, Но сиял внутренний свет. Губы ее приоткрылись. – Можно вас поцеловать?
Зоя закрыла глаза» (с.36).

Зигне и Эльма

Эстонка Зигне и литовка Эльма тоже могут быть включены в список покоренных Ки-зиловым.
Но в отношении этих девушек описания эротических сцен отсутствуют.
Однако же о том, что таковые были, и притом в групповом варианте, можно догадать-ся из главы «Ночь под щедрый вечер», в которой описано начало празднования. Это празднование, вероятно, проходит не в той комнате Щукинского общежития, в которой поселили Кизилова, а в комнате у девушек, потому что мужской состав там другой: кроме Кизилова присутствуют Зунунов и Муканов. Откуда они взялись? Щукинское общежитие большое, и там жили не только усовершенствующиеся музейные работники. С Зунуновым и Мукановым, очевидно, познакомились девушки. И пригласили их…
О том, что без секса не обошлось, свидетельствуют даже начальные эпизоды праздно-вания.
Наталья обняла Кизилова за плечи:
«– Ну, разве мы тебе чужие? <…> Ну, о чем ты печалишься? Погляди, вот Эльма, вот Лора, вот Зигне. И друзья наши, вот эти, – Наталья обняла казаха» (с.58). (Казахом был, очевидно, Зунунов. Потому что Муканов в той же главе говорит Кизилову: «Кизилов, это же татарская фамилия. Золотой ты наш» (с.60).)
События развиваются:
«– Иди ко мне, бедненький, ¬ – обнимала его Зигне, – отпочинь на моей широкой ла-пландской груди» (с.60), – говорит Зигне Кизилову.
И дальше:
«– Дай я тебя поцелую, – тянулась смеющимися губами Зигне, – если бы все русские были как ты, я, может быть, и забеременела.
– Иди-иди, тебя поцелует былая недотрога! – вскрикнула Эльма. – И я!
– И я того же мнения, схватив всех поочередно за руки, потащила в круг танца На-талья» (с.60-61).
Ну, танец – это так, между делом…
И почему не активна Лора? Или она уже уединилась с Зунуновым и Мукановым?
О том, что без секса здесь не обошлось, свидетельствуют и шутки девушек в главе «Кооператив музейщиков» (с.73-77) и вот такой абзац из главы «Поэты и революция»:
«Кизилов представил её белесый мошок. Вислое платье на спинке стула. Пару по-рожних рюмок. И в них луч фар с улицы. И спящие сокомнатницы. Его вчерашние дамы…
– Как мне унять, – сказала Зигне, – словами твое сомнение?
И вдруг посыпалось злословье ревности…» (с.64).

3. О КАКИХ ПРОПИЛЕЯХ РЕЧЬ?

Слово пропилеи в тексте повести встречается, по меньшей мере, семь раз.
Давайте попытаемся узнать, что А.В. Апальков подразумевает под этим словом.
Это может быть то же самое, что говорят нам словари, а может оказаться и не тем.
Сначала обратимся к словарям. Из словарей мы узнаем, что пропилеи – это проход, огражденный с двух сторон рядами колонн или двумя стенами, и ведущий, например, в храм. (Есть и понятие, производное от этого первичного: сборник сочинений на античные темы. А И.В. Гете, назвав один из своих сборников пропилеями, обосновывал это такими словами: «Юноша, когда его влекут природа и искусство, верит, что живой порыв вскоре позволит ему войти в святая святых; зрелый муж и после долгих странствии видит, что все еще находится в преддверии. Такова мысль, обусловившая настоящее заглавие. Сту-пень, врата, вход, преддверие, пространство между внутренним и внешним, между свя-щенным и повседневным только и могут служить для нас местом, где мы будем обычно пребывать с друзьями». Но эта трактовка в повести, по-видимому, отсутствует.)
Классическое понимание слова пропилеи автору повести не чуждо. Мы встречаем это понимание в двух местах «Кизиловых пропилеев». Зоя похвально отзывается о библиоте-ках, говоря: «Библиотека – это те же ворота в храм мысли, пропилеи, как говорили в те времена высоким слогом» (с.29). А Лора осуждает строительство музеев: «Мы понастрои-ли музеев умершим. Будто помпезные пропилеи, за которыми ничего правдивого и нет» (с.14).
Но Александр Владимирович Апальков, а вслед за ним и Александр Васильевич Ки-зилов, – озорники. И под словом пропилеи они подразумевают женские половые органы; в них половые губы служат аналогами двух рядов колонн или стен, ограждающих вход в храм, а влагалище – это храм.
Кизилов спрашивает о Вере Павловне:
«– Как думаешь, брат Насыров, каковы у нее пропилеи?
– Кто?
– Не кто, а что, – скривился Кизилов, – пропилеи, врата в рай или ад.
– Ты у нас пропилейщик, тебе виднее» (с.74).
И тот же смысл Кизилов вкладывает в слово пропилеи, когда думает о Зое: «Её пропи-леи иссохнуться могут. И иссохнутся. Бабий век недолог. А теперь они смазаны. Скри-петь не будут. Войди в них!» (с.36).
Товарищи Кизилова по комнате в Щукинском общежитии, равно как и девушки, с ко-торыми он имел интим, усваивают Кизилову терминологию. Пропилеи – пропилеить – пропилить – пилить; эти слова в речи персонажей повести ложатся в один этимологиче-ский ряд.
Насыров, интересуясь сексуальными успехами Кизилова, спрашивает: «Опять кого-то пропилеил?» (с.49), «И ты обеих пропилил?» (с.73).
А когда Кизилов попросил Веру Павловну, после ее доклада, позаниматься с ним ин-дивидуально, и она согласилась, сказав: «У меня будет с полчаса», девушки пускаются в пересмешки, используя эту же терминологию, скрытый смысл которой понятен им, но не понятен Вере Павловне, чем создается комичность эпизода:
«– О, – приподнялась Лора, – этого хватит, для начала. Он вам успеет поведать о пропилеях.
– Что за пропилеи?
– Пропили до черты, и стеши накось! – сказал Кизилов, – это поговорка в словаре Да-ля такая есть. Некоторым она очень нравится.
– Но, – подняла палец Наталья, – пилить в течение известного времени. Вот тогда только и пропил в самый раз.
– Однако, – подняла руку Зигне, – длины доски на пропил не всегда хватает. Иногда, – она пырснула, – на ширину пропила, а иногда и на толщину пилы, так ведь, Эльма?
– Так точно! – поднялась литовка, высокая, как гренадер» (с.76-77).
Этот разговор остроумен. И все-таки я бы сделал автору замечание: литовка могла бы сказать не только «так точно», а что-нибудь в духе сказанного другими девушками. При переиздании повести А.В. Апалькову следует позаботиться об Эльме: дать и ей возмож-ность поупражняться в остроумии…
***
И все вышеприведенные пропилеи имеют первоисточником бомжа, который первый на страницах повести это слово произнес (с.7). Но о бомже – чуть позже…

4. ИНТЕЛЛИГЕНТЫ, АРИСТОКРАТЫ И НУТРО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

4.1. Окололитературные беседы

Писатель кушает хлеб, выращенный крестьянином, и носит одежду, произведенную рабочим. И пишет. Литературный критик кушает хлеб, выращенный крестьянином, и но-сит одежду, произведенную рабочим. И пишет. Пишет о том, что написал писатель. Лите-ратуровед кушает хлеб, выращенный крестьянином, и носит одежду, произведенную ра-бочим. И пишет. Пишет о том, что написал писатель, и пишет о том, что написал литера-турный критик о том, что написал писатель.
Писатель пишет о том, чего нет. Художник рисует то, чего нет (а иначе, зачем он? есть фотоаппарат). Историк просто врет.
А интеллигент любит обо всём этом поболтать.
Беседы на темы беллетристики – и немного на темы истории – есть в двух местах по-вести: там, где описывается общение А.В. Кизилова с Зоей (с.28-36), и в главе «У худож-ника» (с.65-72).
На беседах с Зоей останавливаться не будем – мы и так уделили ей много внимания.
А вот к беседам у художника сейчас обратимся. Но вовсе не для того, чтобы их повто-рять. А посмотрим на эти беседы с несколько иной, не предусмотренной собеседниками, точки зрения.
У художника, которому нанес визит Кизилов, вся компания со знанием дела обсужда-ет, как нечто им всем хорошо известное, творчество Ф.В. Ницше, П.Т. Манна, Г. Гессе…
Говорят о произведениях, о том, кто что прочитал и каково впечатление. Но ни собе-седники, ни автор, А.В. Апальков, – хотя бы в комментариях – ничего не сообщают о лич-ностях троих только что названных литераторов. А зря. Сведения о кумирах пролили бы свет и на саму богему, куда занесло Кизилова.
Впрочем, биографические пробелы можно восполнить.
Фридрих Вильгельм Ницше (1844-1900). С 18-летнего возраста испытывал сильные головные боли и бессонницу, которые не давали ему возможности сосредоточиться. И от-рывочность его основного произведения «Так говорил Заратустра» является очевидным свидетельством этого.
Кизилов говорит о Ф.В. Ницше: «стилист он классный» (с.70). Сомнительно, что чи-татель поверит Кизилову, прочитав несколько цитат из «Так говорил Заратустра». Вот пример: «Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я гово-рю вам: в вас пока еще есть хаос». Или вот еще пример: «Пусть меня окружают горные духи – я отважен. Мужество рассеивает призраки и само создает духов, мужество хочет смеяться».
29 декабря 1900 года Л.Н Толстой записал в дневнике: «Читал Ницше «Заратустра» и заметки его сестры о том, как он писал, и вполне убедился, что он был совершенно сума-сшедший, когда писал, и сумасшедший не в метафорическом смысле, в прямом, са-мом точном».
Ф.В. Ницше проповедовал идею всемогущего Сверхчеловека, сам же боялся женщин, и когда во время посещения Парижа был лишен девственности проституткой, заразился от нее; и в 1889 году был помещен в психиатрическую больницу по причине сифилиса моз-га. Из больницы его в 1890 году забрала мать…
Пауль Томас Манн (1875-1955). Над его семьёй тяготел рок психопатологии. Обе се-стры П.Т. Манна – Юлия (1877-1927) и Карла (1881-1910) – закончили жизнь самоубий-ством…
Герман Гессе (1877-1962). Во время обучения в семинарии в монастыре Маульбронн он в 15-летнем возрасте внезапно исчез, а на следующий день его нашли спящим в стоге сена. Через некоторое время, уже оставив семинарию, он совершил попытку самоубийст-ва, после чего родители отправили его в психиатрическую больницу. В 1892 году его оп-ределили в гимназию, но учиться он не смог, и родители устраивали его на различные нетрудные работы…С июня 1916 года по ноябрь 1917 года доктор Йозеф Ланг провел с Г. Гессе 60 сеансов психоанализа.
Скажи мне, кто твой друг, – и я скажу тебе, кто ты.

4.2. Хорошие манеры

Хорошие манеры поведения – это технология воздействия на людей с целью располо-жить их к себе. А по большому счету – даже очаровать.
Зое это удалось.
Вот как описывает А.В. Апальков чувства Кизилова в гостях у Зои:
«Ему казалось, что он совершенно незаслуженно попал куда-то в высший свет, и что надо держать себя достойно. Он старался вспомнить из литературы, как подобает се-бя вести. Но в памяти всплывало только напутствие офицера Дрозда юнкерам Куприна, собирающимся на бал: «Следите за своим ножом и вилкой и опрятностью на тарелке, если позовут вас ужинать. Рыбу – только вилкой, можете помогать хлебной корочкой. Птицу в руки не брать. Ешь небольшими кусками, чтобы не быть с полным ртом, когда соседка обратится к тебе с разговором» (с.36).
И уже уехав от Зои, он все еще чувствует очарование ею: «А не бросить ли мне всё… Поехать к Зое… Обнять и держать долго, крепко-крепко. Сказать, что она славная и милая. Что давно искал такую…» (с.37).
***
Хорошие манеры вырабатывались в среде аристократии веками и усваивались в до-машней среде с пеленок.
Зоя, хотя и дворянка по происхождению, и сумела очаровать Кизилова, однако же в условиях советской эпохи она все-таки не получила достаточного воспитания; ее манеры мозаичны: порой изысканно аристократичны, а порой не дотягивают до манер даже эле-ментарно воспитанного человека.
Когда она захотела поговорить с Кизиловым, который вышел из здания, она окликает его так:
«– Эй, – услыхал он за спиной, – как вас зовут, я забыла» (с.24).
Любой мало-мальски воспитанный человек так не окликнет. Он может громко сказать, например: «Извините, пожалуйста, …» или, лучше, просто подойти к тому, с кем хочет поговорить, а не кричать «эй» и «как вас»…

4.3. Нутро человеческое

С интеллигентностью, а тем более с аристократизмом, у нас – по недоразумению – ас-социируют благородство. Но манеры – это как одежда; и под великолепной одеждой мо-жет скрываться кто угодно.

4.3.1. Адью из богемы

Очарованный богемной компанией, Кизилов думает: «Есть ведь еще люди. Известные и просто замечательные» (с.68).
Но вот интеллигентная художница Лариса, после восторженных высказываний в адрес Кизилова в связи со знанием им беллетристики, и после истерической тирады как против партии, так и против тех, кто против партии, «встала. Пожала руки Кизилову. Ушла» (с.72). И Кропивницкий тут же, как по ее команде, поднялся и сказал Кизилову: «Рад был познакомиться с вами. <…> Прощайте. И приходите, когда сможете» (с.72).
«До общаги тащился Кизилов через бесконечную даль полуночной Москвы» (с.72).

4.3.2. Адью от дворянки

Кизилов очарован Зоей. Таковы его чувства. Но у него есть еще и разум. А разум го-ворит другое.
Вслед за нравоучением из произведения Куприна в мозг врывается мысль: «Їби сліпу, хрому, каліку…» (с.36).
«– Но она же не калека, – спорил Кизилов с мыслью.
– Как знать! – возражала она голосом Бомжа, – вон ведь, юродивая, поотдавала ме-бель. Ущербная она, неужели не видишь?» (с.36).
И уже после визита к Зое, когда захотелось бросить всё и поехать к ней, здравая мысль пробилась: «…бросить всё? Ради неё или ради своей фантазии о ней? Ты же ее не знаешь вовсе…» (с.38). Со здравой мыслью еще борется остаток очарования: «Она хоро-шая. Умная. Добрая…» (с.38).
Умная? Умная мебель не отдала бы.
Хорошая? Добрая? Могла бы и оставить Кизилова у себя ночевать. Так нет. У некото-рых видов скорпионов самка отгрызает самцу голову во время полового акта, и акт завер-шает уже безголовое туловище самца. Зоя Кизилову голову не отгрызла. Но ночевать у себя не оставила. Среди ночи выпроводила.
«Туда автобусом, назад электричкой» (с.37).

5. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФОН И БЕСЕДЫ О ПОЛИТИКЕ

Ах, политика узка
И притом опасна.
Ах, партийность так резка
И притом пристрастна.
Саша Чёрный

5.1. История СССР в кратчайшем изложении

5.1.1. Два слова о царизме

Кизилов говорит: «Жили люди, опрятно и красиво. В добротных и светлых домах. Ве-чера, салоны, честь» (с.16).
Кизилов прав. Но частично. Так жили не все. Рабочие и крестьяне так не жили. Хотя и они не бедствовали.
Но царь Николай II власть не удержал. Он был недальновидным и слишком добросер-дечным. Вот как он наказывал своих врагов: «Ленин получал в ссылке стипендию 70 руб-лей. За них можно было скупить пол Шушенского» (с.44). За это-то Николай II и был те-ми, кто стал Временным правительством, свергнут и сослан, а теми, кто стал Советской властью, расстрелян.

5.1.2. Союз Советских Социалистических Республик

Рождение, короткая жизнь и смерть государства, именовавшегося Союз Советских Социалистических Республик, еще долго будет предметом научных и ненаучных изыска-ний, художественных воплощений и мемуарных откровений. Большое место этой теме уделено и в повести А.В. Апалькова «Кизиловы пропилеи».

5.1.2.1. Большевистский переворот

«Большевики весь русский уклад разорили» (с.16), – говорит А.В. Кизилов.
Разорили. А подстрекали народ лозунгами о лучшей жизни: о социализме и комму-низме.
«Великая Октябрьская социалистическая революция» – так при советской (хотя она никогда не была советской) власти именовался октябрьский переворот.
Имел ли этот переворот какое-нибудь отношение к социализму?
Оглянемся сначала далеко в прошлые века.
Принципы социализма и коммунизма проще пареной репы. Принцип социализма: от каждого – по способности, каждому по труду». Принцип коммунизма: от каждого – по способности, каждому – по потребности. Эти идеи существовали в обществе задолго до появления из преисподней на свет Божий К. Маркса и Ф. Энгельса.
Эти двое прицепили к идеям социализма и коммунизма (по принципу: «пришей кобы-ле хвост») – две враждебные человеку концепции: революции (т.е. кровопролития) и дик-татуры (т.е. угнетения). И окрасили (для втирания в доверие к наиболее многочисленному слою общества – рабочим) слова «революция» и «диктатура» в пролетарский цвет. Полу-чились «пролетарская революция» и «диктатура пролетариата».
Для К. Маркса и Ф. Энгельса главным в их писаниях были не социализм и коммунизм, а именно кровожадные концепции революции и диктатуры. К. Маркс и Ф. Энгельс нико-гда не были коммунистами; они были теоретиками насилия.
Практиками насилия, лживо прикрывающимися идеями социализма и коммунизма, стали В.И. Ульянов (более известный октябрятам, пионерам и всем остальным гражданам СССР по кликухе Ленин) с компанией и его преемник И.В. Джугашвили (кликуха: Ста-лин). Это были патологические личности. У В.И. Ульянова уже его братец Александр от-личился подготовкой покушения на царя Александра III, а по приказу самого В.И. Улья-нова был убит царь Николай II. Что же касается И.В. Джугашвили, то он имел ряд физи-ческих дефектов (сросшиеся второй и третий пальцы на левой ноге и болезнь Эрба) и был клиническим садистом.
Диктатура пролетариата…
Какие же «пролетарии» осуществляли диктатуру в составе первого Советского прави-тельства, созданного 26 октября 1917 года? Председатель В.И. Ульянов – сын действи-тельного статского советника, что в Табели о рангах соответствовало военному чину ге-нерал-майора и давало право на потомственное дворянство. Член наркомата по военным и морским делам В.А. Антонов-Овсеенко – родился в дворянской семье поручика резервно-го пехотного полка. Нарком по делам торговли и промышленности В.П. Ногин – сын при-казчика. Нарком просвещения А.В. Луначарский – внебрачный сын действительного стат-ского советника, дворянин. Нарком по иностранным делам Л.Д. Бронштейн (Троцкий) – сын богатых землевладельцев-арендодателей. Нарком юстиции Г.И. Оппоков – дворянин, внук священника. Нарком по делам продовольствия И.А. Теодорович – из польской дво-рянской семьи. Нарком государственного призрения А.М. Коллонтай (урожденная До-монтович) – из обеспеченной дворянской семьи; отец – генерал, мать – дочь финского фабриканта, торговавшего лесоматериалами. А вот нарком по делам национальностей И.В. Джугашвили (Сталин) и впрямь оказался сыном сапожника; отец Иосифа Джугашви-ли был подвержен пьянству и приступам ярости, будущий вождь народов набрасывался на отца с ножом, а мать колотила сыночка – видно, было за что…
Диктатура пролетариата? Отнюдь нет. Диктатура компании человеконенавистников.
«Большевики весь русский уклад разорили» (с.16), – в этом Кизилов прав. Те, кто жил «опрятно и красиво», убежали за границу; а кто не успел – того расстреляли. У тех, кто имел много благ, большевики эти блага забрали, но тем, у кого благ было мало, – не отда-ли, а еще и то немногое, что у них было, тоже забрали. Рабочих и крестьян – от имени ко-торых творили переворот, расстрелы и гражданскую войну – обратили в рабство.
Большевизм родствен сатанизму. Свои впечатления о Пушкинских местах Кизилов изложил в дневнике так: «А между тем большевичьё уходило всё и там… «Где стол был яств, там гроб стоит…». Подумать только, сбивали надписи с могильных плит и строи-ли из них же себе жильё» (с.37). Роднит большевизм с сатанизмом также прием парадов на трибуне Мавзолея ¬– т.е. празднование на трупе своего предводителя. А сатанизм требу-ет человеческих жертв – и большевики убивали, убивали, убивали…

5.1.2.2. Большевики – мастера лжи

Изощренный мастер лжи и передергиваний В.И. Ульянов приставил к названию своей фракции РСДРП буковку (б), объявив эту фракцию большевиками, хотя как раз напротив: в РСДРП большинство принадлежало другим. В.И. Ульянов перевел слово «максимали-сты», которым называли его фракцию из-за популистских программных требований типа «всё и сейчас», на русский язык; и словом «большевики» воздействовал на массы, кото-рые в партиях и программах не разбирались; а слово «больше» привлекательнее слова «меньше».
Всё время своего существования основанная В.И. Ульяновым группировка – вплоть до гибели СССР – практиковала такого рода подмены. Например, во время войны 1941-1945 годов неприятное русскому уху слово с «ф» и «ш» фашист было приклеено к немцам, хо-тя в Германии фашизма никогда не было. В Германии был национал-социализм, и правя-щая партия называлась Nationalsozialistische Deutsche Arbeitspartei (NSDRP), Национал-социалистическая Немецкая Рабочая партия (НСНРП) – или, одним словом: нацистская (аналогично ленинской РСДРП – Российской Социал-демократической Рабочей партии).
Фашизм был в Италии. От слова «fascio» (пучок), потому что основой фашисткой идеологии, так же как и советской, был коллективизм в ущерб личности. Отличия были только в деталях. Я провел эксперимент со своими знакомыми: показывал выдержки из статьи Б. Муссолини «Доктрина фашизма» и спрашивал, откуда эти выдержки. Знакомые отвечали: из Программы КПСС.

5.1.2.3. От В.И. Ленина до М.С. Горбачёва и дальше

Большевики принесли в жертву миллионы человеческих жизней, но ни социализма, ни коммунизма не построили – да и строить не собирались.
А что им хотелось построить и что они построили?
Во времена Перестройки по телевизору в программе «Взгляд» показали список блюд, которые были – при разрухе и голоде в стране! – на столах у В.И. Ленина при празднова-нии им своего дня рождения: в списке 96 блюд…
При И.В. Сталине партийная номенклатура ела из спецкормушки, но чувствовала за-тылком вороненую сталь заряженного пистолета.
И страх был так велик, что сразу после смерти И.В. Сталина выбрали в руководители страны действительного реформатора Г.М. Маленкова.
Но чуть страх пули в затылок прошел, как появился другой страх: быть отстраненны-ми от кормушки. И номенклатура заменила полноценного реформатора Г.М. Маленкова на полуреформатора Н.С. Хрущева. Тем не менее, и при нем страна оставалась жизнеспо-собной и развивалась. Однако Н.С. Хрущев все-таки стал номенклатуру прижимать – и его сместили так же, как сместили Г.М. Маленкова.
В кресло генсека был посажен Л.И. Брежнев, который любых реформ боялся (как бы чего не вышло?), увлекался автомобилями и езде на них и велел «не раскачивать лодку». В стране сформировался альянс партийной номенклатуры и экономической мафии, а ме-стные князьки почувствовали себя настолько сильными и независимыми от центра, что им захотелось стать царьками.
После смерти Л.И. Брежнева два последующих недолговечных генсека и вслед за ни-ми М.С. Горбачев получили государственный корабль с пустым сейфом и с пробоинами в днище; спасти тонущий корабль уже было невозможно...