Николай Караменов
«Истинна поэзия — это любовь, мужество и жертва»
Ф.Г. Лорка
Вовремя прочтения журнала «Склянка Часу» (№ 85) приятно поразили художественной новизной и мировоззренческой дерзостью произведения Ярослава Савчина и Александра Апалькова. Это мое личное мнение, и, как все люди, я могу ошибаться и, естественно, ошибаюсь.
В «Смерековых снах» Ярослава Савчина отдельной эстетической категорией проступает грусть, выраженная изысканными метафорами, и нечто, что роднит его поэзию с мироощущением, в котором природа, как и ее явления, это пребывающие отдельно от человеческой жизни существа, возможно, более мудрые и опытные, нежели непосредственно сам человек. Речь не идет о персонификации явлений природы, об олицетворении реки или леса, хотя подобное тоже присутствует в поэзии Савчина. Речь идет об общем мировоззренческом настрое его стихотворений, когда явления природы, якобы персонифицируясь автором, выходят за пределы персонификации как таковой. Другими словами, явления природы в поэзии Савчина являются продолжением его внутренних переживаний и одновременно его своеобразной душой, его подсознанием, проявления которого может влиять на его мысли и чувства. Приведу в пример несколько метафор:
«і серцем мерехтить гірська вода»;
«кладе світанок променисте «завтра»;
«поміж ритмами серця світанки розбудить ріка»
Повесть Александра Апалькова «Иродиада и зеркало революции» насыщена мыслями, которые, я уверен в этом, войдут в историю, как великолепные афоризмы и мудрости. Поражает точность наблюдений автора за главным и второстепенным в человеческой жизни и их филигранное отображение в художественном слове. Приведу примеры:
«в улыбающееся лицо не выстрелишь»;
«Лучше умереть, чем неправду говорить»»
« - Природа и есть проникновение в законы пространства, - думала Иродиада, зачарованная, - она даже отлучает людей от доискивания причины и внутренней связи вещей»;
Когда главная героиня произведения заходит в церковь, Апальков несколькими словами передает атмосферу этого строения, и в нем такой глубокий и многозначный смысл, что разбору данного выражения можно посвятить целую статью: «Пахло ладаном и зверинцем»;
«Книги! Вот что душу радует и согревает. Читал, читаю и буду читать. И никакая тварь больше не влезет в мой дом и мозги с проклятого экрана, голубого»;
«Книги друзья в медленно текущем времени. И чтением можно сохранить уважение к себе, любовь к себе. А это и есть безусловная свобода относительно себя…»;
«Совесть — это орган смысла».
Поразила поэзия Любовь Бенедишиной, Некоторые ее стихотворения написаны в фольклорной ритмической основе, и именно форма, которая настраивает читателя на прочтение чего-то народного, традиционного, но насыщенная чудесным эстетическим смыслом, приводит к катарсису. Особенно мне понравилось ее стихотворения:
СТАРІСТЬ
«Старість — міра.
Старість — миро.
Старість — горе.
Старість — гирло.
Старість — кара.
Старість — карма.
Старість — брила.
Старість — брама»

***
«Плід у лоні носила.
В строгості
дива в Бога благала —
схожості:
дай дитяткові очі коханого,
і вуста й підборіддя — жаданого.
Як у нього, далекого, — вилиці,
І волосся так само щоб вилося.
Скопіюй мені кревного, справжнього…
Хай потому життя передражнює…»

Также приятно удивили поэтические находки в поэзии Виктории Торон да и сама трагическая тема о войне на Донбассе.
Сами стихи Виктория Торон пишет в форме, если можно так выразиться, осовремененного стихотворения, где не важны рифма и размер. По себе знаю, что такое стихотворение писать намного труднее, чем рифмованное, однако данная форма и проистекающее из него поэтическое видение требуют насыщенности очень яркими, сногсшибательными метафорами. У Виктории Торон есть такие метафоры, приведу в пример одну из них: «Життя зосталось внизу — перстнем з руки,
відкритим у крикові ротом», однако, хотелось бы, чтобы подобных метафор в ее поэзии было больше.
Заметил, что некоторые авторы данного номера тяготеют к притчевой форме, то есть именно таким способом пытаются выразить себя более эстетически и, естественно, выступить в роли мудрецов.
Наверное, чтобы писать притчи, особенно короткие, в самом деле необходимо быть мудрецом. Скажу более понятно — мысль должна быть свежей. Вообще художественное произведение — это попытка назвать то, чего еще не существует в синтаксисе человеческого языка, но оно уже присутствует в действительности и чувствуется талантливыми писателями и поэтами. Не всегда упор на народность и отточенный слог приводят к высокому эстетическому эффекту. И создается впечатление, что притчевая форма произведения — это попытка его создателя не распахнуть дверь в новое видение событий, а отполировать уже существующее и названное. В случае с Любовью Бенедишиной некий упор на фольклорность и народность, но только по форме, удался. Прозаики же, делая упор на определенную, иногда еле уловимую фольклорность, в этом журнале проиграли поэтам. Но это только лишь мое мнение. Для того чтобы его полностью объяснить, нужна отдельная культурологическая статья.
Впрочем, остается вопрос о мудрости. Мудрость в художественном произведении тоже должна быть новизной, — впервые названа и определена автором или, если она уже известна, подана в некоем новом ракурсе. Если же эта мудрость уже существует, как мудрость или не как мудрость, а определенный постулат в определенных слоях общества, но только стилистически отточена, мы имеем дела с тем, что знаем, и эффекта откровения не ощущаем.
Достаточно вспомнить дзэнские или даосские притчи, которые поражают неведомым, просто сшибают с ног. И когда я читал некоторые мудрости в данном номере журнала, мне просто хотелось бросить все и взять и перечитать томик изречений великого даоса Чжуан Цзы.
Но это касается не только прозаиков. Выше я писал о сильных поэтах. Здесь же напишу о тех, которые не поразили своими стихотворениями. Литература — это отнюдь не только наши эмоции и переживания, которые мы напрямую передаем в рифмованной или нерифмованной форме текста. Литература — это, как минимум, другое, иное, небывалое видение событий и явлений, и когда читаешь стихотворение типа:
«Ты манила.
Ты хитрила.
Все слова — сплошная ложь.
Я решился.
Я простился.
И меня ты не вернеш»., — ощущаешь разочарованность. Да, это крик души. Но не каждый крик души — это поэзия.
Или же:
«С закатом февральским
ты зайдешь ко мне в дом
в весеннем платье
и с мокрым зонтом
я коснусь твоих плеч
и тепло обниму
захочу тебя увлечь
и еще сильней прижму»
Оказывается что фольклор, к тому же не самой высокой пробы, может быть и авторским. Чтобы сказали о таких текстах ученые, которые изучали и спорили — присутствует ли, например, феномен авторства в исландских сагах?
Я написал только об авторах, за произведения которых, как говорят, зацепился взгляд — восторженно или разочарованно.
Несколько слов хочу сказать о мини поэме Николая Пащенко «Памяти Владислава Листьева». Поэма заинтересовала меня, но не как феномен литературы, а как, скорее, определенное социологическое явление, определенные поползновения в мироощущении народа, когда ведущие телепрограмм воспринимаются как современные Чжуан Цзы. Такой феномен тоже требует отдельного исследования социального антрополога, но если бы я писал данное исследование, в эпиграфе я поставил бы слова из вышеупомянутого произведения Александра Апалькова: «Читал, читаю и буду читать. И никакая тварь больше не влезет в мой дом и мозги с проклятого экрана, голубого».
Читая «Памяти Владислава Листьева» вспомнил похожее по жанру произведение Федерико Гарсиа Лорки «Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу», который был другом Лорки, тореадором и погиб на арене, пронзенный рогом разъяренного быка. Когда-то давно читал воспоминания одного французского сюрреалиста, который, отдыхая в 1930-х годах в Австрии, познакомился там с уже набирающим известность австрийским поэтом, вдруг переставшим писать.
— Почему вы перестали писать?, — спросил поэта сюрреалист.
— Потому что я прочитал «Плач по Игнасио Санчесу Мехиасу» Федерико Гарсиа Лорки. Лучше не напишешь, и после этого «Плача…» просто бесполезно писать.
Поскольку я начал свой обзор, поставив эпиграфом слова Федерико Гарсиа Лорки, то и закончу его отрывком из «Плача по Игнасио…», Ф.Г. Лорки, ведь, правда, лучше трудно написать:
«Трезвон хлороформа и дымной крови
в пятом часу пополудни.
В трауре улиц безмолвные толпы
в пятом часу пополудни.
А сердце быка так яростно билось
в пятом часу пополудни.
Когда заморозились капли пота
в пятом часу пополудни
и стала арена желтее йода
в пятом часу пополудни,
то смерть положила личинки в рану
в пятом часу пополудни»

Приятно поразили художественной новизной и мировоззренческой дерзостью.