Павло Вольвач. "Кляса".

Новая литература Запорожья началась, пожалуй, с романа современного украинского поэта и писателя Павла Вольвача "Кляса" ("Класс"). В романе описывается жизнь города, придавленного заводами (затурканный, промышленный центр " СеСеСеРа"!) в конце 80-х. Побывав на днях в родном городе, встретившись с друзьями и знакомыми, я убедилась: многие реалии, описанные в "Клясе", и сегодня остаются в немалой степени характерными для города Днепрогэса и Запорожстали, где возле знаменитой Плотины по-прежнему возвышается исполинский "В.И.Ленин", а в краеведческом музее вчера открылась выставка, посвященная УПА... Впрочем, это отступление; реалии, описанные в "Клясе", свойственны, по-моему, многим городам Востока Украины, да и не только Востока, да и не только Украины...Читайте мой перевод на русский первой главы очень интересного, на мой взгляд, городского романа (помещаю ее здесь с небольшими сокращениями).
Ключ почти неслышно два раза поворачивается в замке, но дверь все-таки скрипит.И сразу же за соседской дверью слышится короткое шебуршание и приглушенное сопение, а дверной глазок наливается настороженной чернотой.
Одной рукой Павло медленно вытаскивает ключ из замка, а другой, скрутив "дулю", целится ею в соседский "глазок" и в Зину Гнатовну, которая, он знает, приникла к нему. Такой у Павла с Зиной Гнатовной ритуал, с незапамятных еще времен установившийся. Случается, когда Павло возвращается домой после своих ночных похождений, Гнатовна, будто бы ненароком, по какому-то своему делу, высовывает из-за двери квадратный подбородок с блестящей, жирной, недовольной нижней губой: " А, это ты, сынок... А я гадаю - шо там оно такое ходит?..." "Во сука...Это в первом-то часу ночи!" - думает тогда Павло и, что-нибудь наспех пробормотав, скрывается за обитой черным дермантином дверью.
Пашок чувствует, что лицо его немного подпухло, а тело пробирает легкая дрожь. Так у него всегда с похмелья - вчера они с Казаком и Егором были в "Беде", Пашок иногда туда захаживает. Весь вчерашний вечер там тлела по углам какая-то беспричинная драка, то затухая, то снова вспыхивая, и Павло тоже появлялся в разных углах, растаскивая преплетенные клубки тел. Даже сам ударил одного типа из первого микрорайона, которого они с Егором зовут между собой "Кондуктор". Коле
Кугуту кто-то разбил пустую бутылку на голове. У Павла в памяти всплывает Колина окровавленная плешь, и его охватывает тревога.
"Не хватало еще в "Беде" рОги в маргарин вмочить, - скучнеет Павло и смотрит, вытянув ладонь, на дрожащие пальцы. - С понедельника с гульней завязываю". Ему не нравятся подобные приключения, но попадает он в них частенько, на протяжении нескольких уже лет, и не в последнюю очередь из-за выпивки. Последней была история с Симоном, который тогда еще был жив и, подженившись, обитал в Егоровом "пьяном доме". Там Павло с Егором его и отдубасили. "За метлу", - что-то там Симон лишнее ляпнул. К Егору на Вагонку, через насыпь, пришла потом целая делегация
микрорайонских, взрослые мужики, лет под сорок, с черенками от лопат и велосипедными цепями - хорошо, что дома не застали. Искали по микрорайону и Павла. Еле обошлось тогда. А не так давно закололи Симона шилом в какой-то драке.
..."Скорик - лох", - равнодушно скользит он взглядом по полузачеркнутой надписи на синей панели стены...За густой зеленью и бетонным козырьком подъезда Павлу в запыленное окно никого не видно, но он чувствует кожей, что внизу, на лавке, уже собрались бабки. Сплетницкий развод. "Вот утром,это, встала - а нога затекла. И давление..." Как-то Пашок подговорил Кота, малолетку из соседних дворов, и за пару бутылок водки тот ночью разломал, разнес обе лавки в щепы. Правда, скоро нашлись новые доски, и умелец дядя Павлик с первого этажа, ворочая волосатыми плечами,
все починил. Мудак.
..."Интересно, чем же закончилось вчера в "Беде"? - думает Пашок и смотрит на пробивающуюся сквозь дверь подъезда, полоску света в которой плавают золотистые ворсинки. Вчера он ходил провожать одну девчонку, с которой случайно познакомился в "бедовском" фойе, а когда вернулся, перед освещенным крыльцом уже стоял милицейский "бобик". Павло не "крутой каторжанин", даже ни разу не сидел, но, как и вся микрорайонская братва, с "мусорами" лишний раз предпочитает
не связываться. Так что он шустро нырнул за угол, в темноту и, обогнув ЖКО и детский садик, сделав немалый крюк, вышел, возбужденный и запыхавшийся, к своему дому с другого конца района.
Казак оставался до конца и мог бы все рассказать, но он сейчас "недееспособный", как сказала его Марина по телефону. В гриль-бар, где сейчас наверняка уже обсуждаются вчерашние события в "Беде", Казак не пойдет, и не только из-за тяжкого похмелья. "Та ето яма. Одни ухи кругом, - говорит Казак про "гриль". - Все равно, шо в райотдел сходить". Идти же в "Беду" для него вообще рискованно - она открывается вечером, а у Казака "надзор", после восьми вечера может прийти участковый с
проверкой.
Казаку с похмелья худо. Егор же, наверное, уже в "гриле". Нужно и Павлу туда подтягиваться. Ему не то чтобы худо, но как-то не по себе... В целом у него со здоровьем до последнего времени все было хорошо, даже после крупных возлияний давление не поднималось, и на заводе Павло часто сдает кровь в "день донора". Егор тоже сдает, даже красные книжечки есть у обоих. " В вашем портвейне
крови не обнаружено", - смеются они над теми, кого не допустили к сдаче и идут опять пить - и те, кто сдал, и те, кто нет - какая уж тут работа? Давление у Пашка не поднимается - в отличие от старших мужиков - но в мае он все же потерял сознание в "Шайбе", в очереди за пивом, всего на мгновение. Хорошо, что рядом оказался Сергей Батурин, - поднял. На руке у него тогда белела повязка - понятно, что кровь сдавал, не так стыдно.
Сейчас Пашку на работу не надо. Он и сам уже не понимает, работает он или нет. Недели две как нет работы, а до этого обновляли огромный плакат на пустыре перед заводом. Пашок елозил щеткой по каске сталевара, по косынке колхозницы, ветер сдувал капельки краски на его армейские штаны и ботинки, а сам Пашок невесело думал - кому она вообще нужна теперь эта работа - "мир, труд, май"? Но с работой туго не только у них в цеху...
На работу сегодня идти не нужно, но и дома делать нечего. Разве что лежать на диване, уставившись в низкий - 2.30 - потолок в пятнышках прибитых за лето комаров: Пашок легко достает до потолка рукой, едва встав на цыпочки. Еще можно разглядывать собственное отражение в старинных, с фиолетовым отливом и золотым ободком, бокалах, водя пальцем по запыленной полировке серванта. Тощища.
Бокалы да несколько чашек с блюдцами - вот и все "сервизы" в их доме. Еще много книжек за стеклом светлого, со скрипучими дверками, отцовского шкафа, такого же старомодного, как и большое раздвижное кресло, под поломанную ножку которого отец подкладывает 17-й том Украинской Советской Энциклопедии. Книжки тоже в основном старые, купленные отцом когда-то раньше, теперь он книги не покупает. Большую часть из них Павло давно перечитал, еще в детстве, читать он научился лет с четырех, а за нечитаные ему браться совсем неохота. Иногда, особенно под вечер, он, скрипнув дверцами шкафа, все же достает и читает какие-нибудь стихи - так, от нечего делать. Даже Есенин, которого Пашок и сейчас еще любит, воспринимается все труднее. Особенно с похмелья. Безнадегой веет оттуда на Павла, и ему кажется, что с ним может приключится что-нибудь худое, если он начнет вдумываться в эти строчки. Вены порежет, на тюрьму нарвется или еще что. Впечатлительный Павло...
Иногда он может несколько строк прочитать вслух. Но потом скашивает глаза на коврик и замолкает. Коврик висит на стене, а за тонкой, в один кирпич, стеной - уже Зина Гнатовна. Она все время чем-то там у себя поскрипывает, потрескивает, но как только в комнате Павла раздаются громкие звуки, с той стороны стены мгновенно воцаряется тишина. Павло тогда смотрит на коврик и представляет, как за ним трется об стену свекольное ухо Зины Гнатовны...
С музыкальным слухом у Пашка туговато. Еще до армии они вместе со Скориком наперегонки перенимали от "кента", Васи-музыканта из первого подъезда, гитарную грамоту. Примостившись где-нибудь на ступеньках или под батареей, заучивали аккорды и брали "баррэ" - аж распухали подушечки пальцев. "Чуваки, все, я барал! Лабаем под качум!" - говорил, когда ему это надоедало, Вася,- так выражались его лабухи с танцев в ДК металлургов... Теперь Павлу как-то не до гитар. Разве что Валеха Деревянко по случаю может что-нибудь сбацать, как недавно, когда встретил его с Беном и они, Валеха и Бен, за гаражами возле базарчика устроили ночной концерт, под стрекотание кузнечиков и при свете зеленой луны.
Гитара, на которой Павло так и не научился толком играть, пылится на шкафу.
... Шесть лет Павло работает на "Искре". Шесть лет "за забором", считает он, вполне достаточно, чтобы поехала крыша. Жизнь давно пора менять. Но как? Кто его знает. С другого конца района, от "пьяного", или, как еще говорят, "кривого" дома, спешит на завод Егор. Егор - это не имя, зовут Егора Олегом, а фамилия Егоров, откуда и кличка...
"Дохлый", - насмешливо называет Егора МАлый, его сосед по Вагонке, и поддает ему под самые ребра. Егор и правда тщедушный, почти как подросток. Зато у него есть чувство юмора, и Егор не в пример тому же МАлому, любит читать книжки. Слабаком или боягузом его тоже не назовешь. Как бы это не Егор вчера долбанул Кугута бутылкой. Иногда он даже Павла удивляет. Как тогда, когда возле "Горизонта" саданул с разворота локтем в голову какого-то Супиного приятеля, Павлу даже добавлять не пришлось - лег тот тип под ворота "Гарика", словно всегда там лежал. "Горизонт", "Гарик" по-народному - это летний кинотеатр. В жирные летние ночи он взрывался ревом, матом и девчачьим визгом, и мелькающие то там, то сям милицейские кокарды тревожно поблескивали из черноты. Пустые бутылки в "Гарике" с задних рядов катились к передним и подкатывались под самый экран, к колонкам. Теперь тут тихо, под стенами и на соседнем футбольном поле пасутся зеленоярские козы - несколько лет кинотеатр не работает.
Павло вообще забыл, когда последний раз был в кино. Чаще всего они с Егором встречаются в гриль-баре. Егоровская шевелюра, светлая и жесткая, как высохший к зиме камыш, сейчас, наверное, уже желтеет где-то в тех краях. И Павлу туда нужно двигать. Но он колеблется. Стоит в подъезде возле почтовых ящиков, мысленно матерится и прислушивается к звукам вокруг перед окончательным рывком. Подъезд и его обитатели обрыдли Павлу еще больше чем работа, до оскомины. Вверх-вниз, влево-вправо, - люди обычные, скучные, и жизнь у них такая же.Неинтересные люди. Вкалывают, глотая дымы при мартенах и домнах, до пенсии вытачивают одну и ту же шестеренку. Суетятся. Снуют. Под вечер стягиваются в свои дома и хаты, к сервантам и "стенкам", к сковородкам и маргарину, и окна сквозь беловатые гардины светятся маргаринно в ночь, а потом мерцают мертвенной голубизной от включенных телевизоров. Да.
"Средний класс", - думает про них Пашок, из года в год тупо глядя в потолок или на серые ступеньки подъезда, идя вниз либо вверх. Когда вверх - мысли хмурые, когда вниз - веселее. Средние люди. Его же всегда интересовали другие.
"Я люблю тебя жизнь", - в последний раз цепляется Павло краешком глаза за надпись на стене - еще до армии Скориков друг Захода нацарапал, и сбегает по ступенькам. Действительно, жизнь.Так-то.

Павло Вольвач. "Кляса"..