Іван Мотринець : Каторжная карусель : кримінальний роман : Анотація, уривок з книги.

Іван Мотринець

— Піраміда, 2009. — 378 с.
— м.Львів. — Наклад 100 шт.

Поділитись:

Уривок з книжки Рецензії в пресі (0) Відгуки читачів (0) Де купити (0) Скачати файл

Почему-то мы, двуногие существа, так устроены, что задним умом пытаемся восполнить пробелы раннего детства, юности, а порой - и зрелого возраста. Многие берут на себя ответственность обвинять во всех грехах и жизненных неудачах кого угодно, но только не себя. Таким образом мы хотим оправдать свою необузданность, распущенность и прочее, и прочее... В такой ситуации оказывается, очевидно, подавляющее большинство людей.
И я в этом контексте - не исключение. Моя жизнь могла бы состояться совсем по-другому сценарию. Если бы нас, представителей молодого послевоенного поколения, - было кому обуздать, ... [ Показати весь уривок ] вдолбить в юные, горячие головы: «Стоп! Сего делать не велено!». Но увы, этого не произошло. И сколько тысяч нас, мальчишек и девчонок, бесшабашно отправляются на тюремные нары, кто уходит в мир иной, так и не познавши радостей настоящей жизни, не ощутив себя в полной мере - Человеком на планете Земля.
Было в моей жизни много моментов, когда комок подступал к горлу, а помощи ждать было неоткуда. Я одинок, а один в поле не воин. Вот и бредёшь по мутной воде. В какой гавани пришвартуешься, - одному Богу известно. А волны имеют свойство накрывать своей мощью тех, кто не умеет хорошо плавать, не в силах сопротивляться. Куда вынесет бурное течение, - трудно предвидеть и предугадать.
Может показаться, что я пытаюсь кого-то чему-то учить, - это далеко не так. Я пытаюсь понять себя, свою суть, разобраться в своей жизненной метелице. Да, мне суждено было испить горькую чашу и чувствовать себя песчинкой, пыльцой по сравнению с тем, что удалось сделать другим. Наверное, так устроен мир: всегда рядом соседствуют добро и зло, белое и чёрное. Вот между этими понятиями я и балансировал. Хотя у меня, по оценкам школьных учителей, шансы достичь чего-то в жизни были достаточно высоки. Но - многое тогда мне не удалось понять. Не было рядом человека, который мог бы меня вовремя остановить. Поэтому я долго мчался по жизни, словно дикий мустанг. Необходимо найти в себе силы затормозить, остановиться, оглянуться, поразмыслить (как витязь на распутье) и решить, в какую сторону податься. Выбор велик, но не каждому удаётся сразу найти свой жизненный путь.
К этой категории людей отношу себя и я. Весело и отчаянно пошёл я неправедным путём - и тогда началась жизненная карусель. Долго меня каруселило. Но — никогда не поздно осознать свои ошибки и заблуждения. Должен предупредить: перед вами предстал непростой персонаж. Да, я много раз лихо отклонялся от курса. Но, сдаётся, у меня есть чему научиться, как хорошему, так и плохому. А учиться на ошибках других - себе дешевле.
Думаю, пора представиться по всей форме. Итак, я - Вячеслав Ларин, тогда девятилетний пацанёнок, сконструирован природой был недурно. В свои годы выглядел старше, смахивал на 12-13 летнего паренька. У меня правильные черты лица, «красавчик», - однажды сказала цыганка-гадалка, когда я приспосабливался на базаре у прилавка стырить что-то съестное. Взгляд моих глаз, - а они у меня голубые, - заставлял торговок обращать на меня внимание. Им и в голову не приходило, что я отношусь к многочисленному племени щипачей, которых на базаре было навалом.
Я почему-то не попадался, хотя уже к этому времени неплохо наловчился щипать. Помню, ловко утащил кошелёк, передал напарнику. Поднялся кипиш. А я оставался стоять на месте. На меня, синеглазого да смазливого, никто не обращал внимания. Я почему-то чувствовал себя уверенно. Вот такая получалась карусель.
Так было и в этот раз. Только вернулся с базара, получив свою долю. Переступил порог дома. Наступило уныние. Я видел грустные глаза родителей. Чем я мог им помочь? Бедность была членом нашей семьи. Так я рассуждал, прежде чем переступить порог отчего дома.
Войдя, увидел сидящую на лавке мать, она держала на руках моего брата. Мама плакала. Лицо её выражало такую муку и безысходность, что мне стало не по себе. Хриплым от волнения голосом, спросил, что произошло. Глотая слёзы, мама сказала, что малыша нечем кормить, а корову увели со двора местные сельские активисты.
«Ты, говорят, жена врага народа и задолжала товарищу Сталину столько, что не только буренки, а и всего хозяйства не хватит чтобы рассчитаться, - тыльной стороной руки она вытерла слёзы.- Не выживет твой братик без молока! Что я скажу отцу, когда вернется с Колымы?».
В моей голове мгновенно созрел план добычи молока, - на задворках нашего дома располагалась колхозная молочарня, уже запертая к этому времени. Я молча вышел. Пробравшись к тыльной стороне молочарни, разделся до трусов и взобрался на крышу. Опустил ноги в печную трубу, и, хватаясь руками за выступы кирпичей, проник в печь.
Отдышавшись, огляделся по сторонам и увидел на столе молокомер. К счастью, он был полон почти до краёв. Вместе с добычей вылез через окно, оделся, и, пригибаясь, рысцой потрусил домой. На цыпочках вошёл в сени, спрятал там свой драгоценный трофей и быстро смыл с себя копоть.
Но это- полдела. Чтобы быть вне подозрений, вразвалочку прошёлся перед райотделом НКВД, где в это время покуривали, сидя на крыльце, два дежуривших сотрудника. Создав себе таким образом надлежащее алиби, завернул за угол и во всю прыть пустился к родному дому.
Дрожащими руками взял молокомер и вдруг замер: меня поразила звенящая тишина, воцарившаяся в горнице. Сердце, предчувствуя недоброе, учащённо забилось. И оно не ошиблось, моё чуткое сердчишко 9-летнего заморыша. Наверное, чтобы отдалить неотвратимо надвигающуюся беду, я с порога выпалил радостную весть:
-Принимайте молоко - бурёнка прислала!
Сказал - и осёкся: на меня смотрели расширившиеся от ужаса глаза сестры Алёнки. Сгорбленная мать молча сидела около постели, на которой в странной неподвижности лежало тельце младшего брата. Личико его покрывала неестественная бледность, веки были закрыты.
-Выпейте молоко сами, - промолвила мама не оборачиваясь. - Вовочке оно уже ни к чему...его забрал к себе Боженька.
Ноги у меня отчего-то стали ватными, а во рту появилась неприятная сухость. Молокомер вдруг стал непомерно тяжёлым, и я не знал, что с ним делать.
-Идите детки, - будничным голосом произнесла мама, - оставьте меня одну.
Я молча взял сестру за руку и повёл в летнюю кухню. Разлил молоко в жестяные кружки, но мы к нему даже не притронулись: ведь оно предназначалось голодному и больному брату, а он взял и умер. И пить теперь это с таким трудом добытое молоко было вроде бы как грешно. Над кружками с надоедливым жужжанием начали кружить мухи. Сначала я их отгонял, а потом повернулся и ушёл. Но вернулся за украденным молокомером, чтобы утопить в реке.
Брёл, не разбирая дороги, а перед глазами всё стояло маленькое сморщенное личико брата. Мёртвого брата. Я, конечно, видел мёртвых людей, но это были старые, некрасивые, а главное - чужие люди. А тут... я не мог взять в толк, как, по-чьему велению это недавно появившееся на свет белобрысое существо могло взять и помереть. Преставиться. Мне было зябко и неуютно. И - страшно. Потому что непонятно.
Выбросив молокомер в омут, я долго сидел на берегу и смотрел на воду. Сидел до тех пор, покамест не услыхал приближающиеся голоса. Это были наши пацаны. Остаток дня я провёл на реке с друзьями: купались, ловили раков и жарили их на костре.
Целую неделю безуспешно искали вора, забравшегося в молочарню. Потом угомонились, решив, что молокомер стибрили оголодавшие дезертиры, до сих пор укрывающиеся в лесных чащобах за топкими непроходимыми болотами. Правда, при каждом громком звуке, доносившемся в избу с улицы, мама вздрагивала, крестилась и тревожно смотрела в мою сторону, шёпотом выговаривая мне, что красть позорно и недостойно отца, честного и порядочного человека, оговорённого мерзавцами и арестованного в качестве врага народа.
Я отмалчивался, чтоб не огорчать маму, хотя угрызений совести не чувствовал, ибо воровал не у честных тружеников, а у жестокого и жадного государства, во всю грабившего людей, наживших своё добро тяжёлым трудом и кровавыми мозолями.
Отец мой, Павел Николаевич Ларин, высокий и статный мужчина, слыл энергичным и справедливым председателем колхоза имени В.И. Ленина. Но по злобе и наговорам завистников в 1940 году был неожиданно арестован, осуждён и отправлен в суровый край на Колыму, откуда мало кто возвращался. За всё это время ни писем, ни каких-либо весточек от него мы не получали. Жили скудно, хотя мама работала и надрывалась так, что жилы у неё трещали.
В конце декабря 1946-го года к нам в гости припожаловала моя бабушка Анна, живущая в глухой лесной деревеньке с душистым названием Фиалкино. Как и всегда, бабушка явилась не с пустыми руками, а с гостинцами - принесла ягод, сушёных грибов, козьего молока, а также пригоршню лепёшек из отрубей.
Плеснув в деревянную миску молока и накрошив в него лепёшек, я принялся за еду. Когда, поглощенный этим приятным занятием, буквально чуть не замурлыкал от удовольствия, бабка вдруг спросила:
- Ну-ка, внучек, скажи, - когда возвратится твой папаня?
Не особо вникая в суть вопроса, - миска-то была опорожнена лишь наполовину, - я возьми и брякни: «Сегодня...». Не успел дохлебать свою немудреную пищу, как под окном с радостным криком «Катерина, Павел идёт!» - появилась наша соседка Татьяна Гурьянова. Мама, как стояла у плиты, так и рухнула, словно подкошенная. Алёнка же, как всегда, в критических ситуациях, молчала и только таращила глаза.
Да, это был отец. Исхудавший, измождённый до крайности, одетый в какую-то рвань и тряпьё, едва прикрывавшие тело, но это был мой отец. Приведя в сознание потрясённую и лишившуюся дара речи маму, бабушка быстро и ловко затопила печь, бросила в огонь арестантскую одежду, кишащую насекомыми и, нагрев воды, самолично искупала сына. Вскоре вся семья собралась в горнице за столом, уставленным к этому времени нехитрой снедью и бутылками со спиртным, принесенными колхозниками своему бывшему председателю, заступнику да и просто толковому работящему мужику.
Садясь за стол на лавку под иконой, отец взъерошил мне волосы и, то ли с укоризной, то ли с удивлением, сказал:
-А ты у меня, сказывают, хулиганистым парнишкой стал. Неужто и впрямь- хулиган?
Как известно, с набитым ртом говорить трудно, но и не ответить отцу было бы неприлично до крайности. Поэтому я утвердительно кивнул головой и едва выдавил из себя:
-Хр-р-р... Хл-л-л... гаган...
-Гаган, Гаган! - радостно возвпил вслед за мной двоюродный брат Лёнька, и с тех пор эта кличка стала моим вторым именем.
После шумных поздравлений в связи с отцовым возвращением, а затем и привычного галдежа после первых нескольких стаканов «зубровки» - дядя Степан, признанный в округе авторитет и сельский философ, попросил батю рассказать, как ему удалось вырваться из гиблого колымского края да ещё и значительно раньше срока. И тут, как по команде, шум за столом прекратился и все повернулись к счастливчику, вернувшемуся, почитай, с того света.
Отец склонил сильно поседевшую голову, затем оглядел присутствующих, словно удостоверяясь, что он действительно дома в кругу семьи и односельчан, и неспешно поведал свою удивительную историю спасения, которую я запомнил почти дословно.
-Нынешняя весна выдалась на Колыме удивительно ранняя, поэтому
началось быстрое и стремительное таяние снегов. Река Колыма оказалась
забитой огромными льдинами. Вода же всё прибывала, покамест вся эта масса
льда не ринулась по затопленной равнине на посёлок, где жили охранники и
лагерное начальство.
Как-то ранним утром, ещё до побудки, в наш барак влетел бледный, с трясущимися руками и посеревшими губами, начальник лагеря - майор Шаргородский. Несколько мгновений он стоял, молча глотая воздух. А затем совершенно не по-лагерному, с надрывом, почти заголосил:
-Мужики! Братцы! Спасите мою семью! Тот, кто это сделает - в горле у
него что-то заскрипело и заклокотало, - тот... кто это сможет... сделать... через
полгода - даю слово офицера - фронтовика! - будет на свободе!
Барак молчал. Просьба майора смахивала на предложение публичного самоубийства. Желающих идти на верную погибель не оказалось. Я знал начальника лагеря, - кстати, Героя Советского Союза, - совсем мало, только издалека, как вы понимаете. Но симпатизировал за его прямоту и за человечное отношение к нам, обречённым зэкам. «Это мой шанс! -промелькнуло у меня в голове, - ведь я же потомственный волгарь. Выдюжу!»- и тут наши глаза встретились. Я встал и начал быстро одеваться.
В это время неожиданно всхлипнула мама, и, не скрывая слёз, уткнулась в отцовское плечо. После смерти Вовы она стала очень нервная. Отец осторожно, как испуганного ребёнка, погладил её по голове, успокаивая, и вернулся к своему рассказу.
- Около склада я намётанным глазом выбрал лодку и вместе с майором Шаргородским мы подтащили её к воде. Багром я оттолкнулся от берега и меня враз понесло. Вам не нужно объяснять, что такое весенний ледоход, но в условиях Колымы - это настоящий ад. Несколько раз казалось, что мне конец. Но ничего, Бог миловал. Я уж не чаял добраться до дома Шаргородских, но, как говорится, повезло.
Его домочадцы, - жена и двое пацанов, - сидели на коньке крыши, вцепившись в печную трубу, и с ужасом ждали своего часа. С превеликим трудом снял я их с крыши и отправился в обратный путь. Он почему-то оказался легче, нежели я предполагал. Выручили крепкий багор и удачное течение.
На берег высыпали все обитатели бараков. Как мне потом рассказывали, некоторые зэки заключали пари: вернусь я обратно или же останусь на дне реки. Конечно же, все поставили на реку. И лишь один - на меня. Поэтому крупно прибарахлился. Но узнал я об этом лишь спустя некоторое время.
И вот я - дома. Майор Шаргородский оказался человеком слова. Как ему это удалось, знает, наверное, только он.
... Вот так и в нашу безысходную, казалось бы, жизнь проник луч солнца. И в угрюмый доселе дом заглянула неожиданная радость.

[ Згорнути уривок ]