По уровню шахерезадистости Антон Санченко сравним с Сергеем Жаданом, и вообще их проза имеет некие общие черты. Тем более приятные, что эти авторы друг другом не зачитываются, особо не тусуются и не взаимоопыляются, и стало быть, в украинской литературе намечается новая тенденция, что не может не радовать. Не так много у нас, господа, сейчас новых тенденций.

Состоит она в том, чтобы с позиций нынешней украиноязычности осмыслить свой подростковый опыт времен СССР – его содержание, его пафос и, главное, лексику. Осмысление это – ироническое, потому что автор соблюдает дистанцию с прошлым. Он не цепляется, как Эдуард Лимонов, за свои комсомольские сандалии, а наоборот разглядывает их с умилением взрослого, отбросившего «все, что прежде знал, что так любил, чему так жарко верил… безропотно, как тот, кто заблуждался и встречным послан в сторону иную».

Да, это правда. Среднестатистический украинский писатель актуального поколения родился и воспитывался в Стране Советов. Причем, по большей части, Советов Дурацких. Ему настойчиво вбивали в голову коммунистические лозунги и параллельно обучали системе трюков, как избежать воплощения этих лозунгов в свою личную жизнь. То есть давали сразу яд и антидот. А потом – бац! И вот он уже не советский человек, а патриот-украинец, и предки у него были все украинцы, имели множество разных традиций, и на огороде «дбайлыво» закопаны трипольские черепки, а в сарае со времен революции ржавеет «кулэмэт», с которым в 1933 году бабушка ходила в магазин за хлебом и который сохранился потому, что «москали» его в упор не видели и даже до сих пор не признают, что в 1933 без него бабушке хлеб не продавали. Не «кулэмэт» это вовсе – ревут они в пьяном угаре, ухитряясь не там вставлять наш «г», – а немецкая швейная машинка, которую большевики отняли у буржуев и подарили украинскому народу. А поэтому пустите газ и отдайте Крым.

И от этих вот разговорчиков сам собой растет на человеке буйный оселедец и обматывается вокруг уха, как ус виноградной лозы, и расклешаются на нем штаны, а внизу собираются на резинку, и вот уже не джинсы, а шаровары на нем надеты. И на рубашке проступают аутентичные узоры, и меняется фасон ее, и уже не рубашка она вовсе, а а… вышиванка. Но пиджак, между тем, как был пиджаком, так и остается, потому что уровень официальности происходящего достаточно высок.

И ощущает человек себя так, словно с него сняли плохие очки с красными стеклами и надели хорошие с желтыми. Но теперь его неаппетитно пичкают каким-то новым ядом. Может, пригодится старый антидот?

Именно эту проблему и исследует Антон Санченко в своих «Нарисах бурси». Он как будто пытается разглядеть сквозь советскую мишуру ту Украину, которая до поры до времени скрывалась, а потом возникла, словно чертик из гоголевской шинели. Поэтому у него в «бурсе» все насельники имеют фамилии украинских писателей. И эти украинские писатели довольно комфортно вживаются в атмосферу Херсонской мореходки. Параллельно автор пытается расширять кругозор читателя, прививать ему любовь к морю и украинской литературе, но делает это в своей манере - очень мягко и романтично.

Между прочим, Антона Санченко почти во всех интервью хвалит Оксана Забужко. Как только спросят ее, что она хорошего прочла в этом году, она сразу – извините, но кроме Санченко никого не помню. И так года уж три иль четыре подряд – две фамилии, одна из которых означает Антона. Никто до сих пор не замечал, чтобы ей нравилось быть поучаемой или чтобы она щедро раздавала похвалы. Многие даже решатся утверждать обратное. Поэтому эта теплая реакция самого воинственного из мэтров украинской литературы дорогого стоит.

Вообще проза Антона Санченко нравится женщинам. В ней чувствуется атмосфера спетого мужского коллектива, если угодно, казармы, но казармы благопристойной и целомудренной, населенной сплошными рыцарями, пусть даже, порой, и печального образа. И это настолько идет на «ура», что первую свою литературную награду, первую премию конкурса «Тенета», Антон получил в категории «сентиментальные и женские романы». Никого не смутило, что это была маринистика.

К сожалению, в современной европейской, а также и евразийской литературе днем с огнем не отыщешь мужского начала. Постмодернизм сам по себе несексуален. Современные писатели – маменькины сынки и инфантилы, которые не могут быть ни могучими, ни даже колючими, а только вонючими, да и вонь у них уж не та. Должно вонять морским бризом, трубочным табаком, дымом костра и здоровым трудовым потом, а воняет смертью автора. Большинство из этих субъектов, то есть писателей-постмодернистов, даже и в армии-то не были, а всюду их окружали юбки, юбки, юбки и подавляли их, подавляли. Женщин много, они доступны, они даже навязчивы. И поэтому современная мужская проза, насколько она заражена постмодернизмом, относится к женщине с трусливой враждебностью. Женщина разоблачается, препарируется, унижается и подвергается осмеянию, и женщина же все это потом и читает. Что делать, художнику не запретишь видеть так, как он видит (что, кстати, касается и этой моей тирады).

Но Антон Санченко не таков. Он моряк, и он привык о женщине мечтать. Эта мечтательность сквозит в каждой строчке, по крайней мере, в каждой главе, и она животворит. При таком отношении даме есть смысл быть прекрасной, она даже может сама не писать ничего, и все будет в порядке.

Еще одна особенность, которую дает писателю созерцание морских просторов – развитое воображение. Одному моему родственнику, одесситу, учительница в школьной характеристике написала: «Дуже розвинена фантазія. Часто, фантазуючи, навіть бреше». Антону Санченко, как автору, эта характеристика вполне бы подошла. Потому что в своих произведениях он создает реальность, отличную от общепринятой. И не всегда легко увидеть грань, где проходит это отличие. Поэтому, читая его, приходится постоянно критически мыслить, от чего нас почти уже отучило телевидение.

Так, читая «Нариси бурси», я наткнулась на заявление, что до Отара Довженко и Коки Чекасского украинская литература была слишком целомудренной, чтобы раскрывать тему сортиров. Будучи литагентом Ульяненко, который опубликовал «Сталинку» еще в 90-х, я сразу напряглась, как медведь, увидевший на своей территории высоко на дереве следы незнакомых когтей. Что случилось? В чем дело? Может быть, мой клиент недостаточно прямо выражался или ему недостало красок для описания сральной стороны жизни? Или он плохо засветился? Или имеется в виду, что мой протеже эту тему не только открыл, но и закрыл, поскольку в его творческой палитре представлены все виды отхожих мест, начиная от оледенелого берега якутского озера в романе «Софія» до многочисленных гламурных туалетов «Жінки його мрії». А коль скоро тема закрыта, ее пришлось открывать заново – видимо, так. Но прочтя еще несколько глав, я поняла, что в мире «Нарисів бурси» писателя Ульяненко нет. А есть советский рок-музыкант Ульян, лидер музколлектива «Парни ее мечты», который, попав на всесоюзный фестиваль, вдруг возбудился и «порвал» многотысячную аудиторию, совершенно антисоветским образом трижды изнасиловав гитару. Так сказать, свежая версия надоевших событий.

Самое смешное, что во времена, описанные в романе, Ульяненко действительно возглавлял питерскую рок-группу. Только вот насчет гитарных соло, которым бы позавидовал Паганини, или даже Сальери, не поручусь.

С помощью таких вот спорных и развернутых, как политический спор, метафор Антон Санченко рассуждает о природе прекрасного и запретного. Его рассуждения по этому поводу хочется процитировать:

«Когда ты действительно виноват или не виноват, но понимаешь, в чем тебя обвиняют, и обвинения эти логичны, приговор можно смягчить, обжаловать в высшей партийной инстанции или вообще отгавкаться. Ну там, выговоры и строгачи не в счет. А вот когда абсурд с самого начала и все вокруг понимают, что это чепуха, отводят стыдливо глаза, подписывая какие-то бумажки на преумножение этого абсурда, и система, как танк «Товарищ Кафка», скрипя немазаными шестернями, движется вперед, на тебя – будь уверен, перемелет, только косточки хрустнут. Системе только дай бумажку на вход – и все, пропал»

«Как ОНИ так безошибочно делают стойку на настоящее? И совсем не имеет значения, что именно настоящее. То ли это просто настоящие штаны, которые действительно нельзя разорвать двумя запряженными конями, а не пародия на штаны от советской легкой промышленности, что трещит в мотне, стоит привыкшим к просторной робе парням переодеться в штатское после выпускного. Запретить вражеские штаны! Что характерно, никто даже не пытается просто научиться шить свои союзные штаны лучше.

То ли это настоящие, а не выращенные в колбе поэты. Ведь устами поэта глаголет Бог. А Богу на решения очередного съезда партии, скорее всего – плевать, не тот масштаб. Так что лучшим поэтом (посмертно) провозгласим того, что похвалялся своими ста томами партийных книжек и написал пафосный стишок про молоткастый паспорт. Любопытно, почему стих, начинающийся со слов: «Я волком бы выгрыз бюрократизм» стал любимым стихом советских бюрократов? А сколько ж в этого, хотя бы талантливого, горлопана уже ни на что не годных последователей? По поэме к каждой комсомольской конференции строчат. То ли это настоящая экономическая теория, циклы Кондратьева, а не «пятилетний план – за три года». А генетика, кибернетика, языковедение? Просто ж целыми институтами выкашивали! Нет никакой разницы, церковный ли это гимн Иоганна Себастьяна Баха, или, прости Господи, настоящий рок-н-ролл, а не их мармеладные ВИА. ОНИ как-то именно на настоящее реагируют, как бык – на красную тряпку, и ничего здесь не сделаешь»

И здесь мы видим последнюю, главную приятность «нового украинского стиля» вообще и Антона Санченко в частности. Когда писатели перестали передирать свой стиль, мысли и сюжеты с заграничных аналогов, когда они взялись за восстановление моста между собой советским и собой украинским, и когда их ментальное тело смогло оторваться от гуманитарных трубок и катетеров западной культуры, они сразу же стали интересоваться социальными проблемами. И это, в свою очередь, заинтересовало читателя – о цензуре ни слова.

Говорят, автор умер? Да нет, это тот, плохой автор умер. А хороший проснулся и слез с печи.

Альбом электронного дембеля.