"Качалов удивил всех, включая и его видавших всякое коллег. Он подготовил записку, содержавшую всего один вывод: русский язык создан украинцами и его следует признать собственностью Украины за границей. Качалов начал с "Повести временных лет", написанной в трехстах метрах от его офиса, и не забыл никого. В записке были перечислены все богословы Могилянской Академии, которых Патриарх Никон пригласил в Москву приводить в порядок церковные книги, а также все известные украинские дворяне и разночинцы, писавшие по-русски..."

Вторая книга Алексея Никитина, вышедшая в издательстве AdMarginem (о первой, "Истеми", см. "Завтра", 2011, № 28), на мой взгляд, подтвердила, что в лице этого киевского автора современная русская литература получает, если можно так выразиться, один из фрагментов мозаики, недостающих ей для того, чтобы не только по привычке называться, но и действительно продолжать быть Литературой с большой буквы.

Детективно-мистическая история, связанная с якобы проданным в разбивку на одном из европейских аукционов черновым текстом третьего тома гоголевских "Мёртвых душ" обрамлёна эпизодами игры в маджонг четверых бывших соседей по коммунальной квартире. В этой истории принимают активное и самое заинтересованное участие случайно ставшие обладателями частей данного текста нувориши с постсоветского пространства, которые, оказывается, не только "тоже люди", но даже имеют представление о ценности подобной находки. Казалось бы, что им Гекуба?! Ведь даже в Москве в 2009 году 200-летие Гоголя прошло почти незамеченным, и Савва Ямщиков, ныне покойный, воевал с властями за музей на Никитском бульваре (перекличка имён случайна). Но нет. По Никитину — ценят, ценят реально. И, более того, готовы драться за неё до последнего: "Нет, не "как на войне, Семён! Нам не оставили вариантов. С людьми, жгущими Гоголя посреди Киева, мы договариваться не можем и не будем. Это война, Семён, что тут не понятно? Это война!"

Кто это говорит? Это говорит украинский "пивной король", а по совместительству — несостоявшийся поэт, Петро Тодосьевич Чаблов, из юношеского стихотворения которого Левко Миронович Лучина (в описании которого всякий, хоть немного знакомый с украинской литературой прошлого века, узнает Павла Григорьевича Тычину) сделал "Последний Шедевр Мастера". Вообще, страницы посвященные Лучине-Тычине, — одни из самых живых в этом и без того дышащем жизнью романе: "Все считали, что Лучину сломали в тридцатых, что "Партия и я" ("Партiя веде" Тычины. — В.В.) он написал в ночь перед расстрелом, купив за три десятка строк разрешение на всё, что за этим последовало: на жизнь, спокойную настолько, насколько она вообще могла быть спокойной, на место в литературе, которое он и без того занимал по праву настоящего поэта, на премии, на ордена..."

Павел Иванович Чичиков, как известно, скупал мёртвые души; Остап Ибрагимович Бендер — стулья из гарнитура мадам Петуховой. У Никитина дело дошло до гоголевских автографов.

Пусть даже апокрифических, принадлежащих якобы перу некоего коллежского асессора Ивана Ходосейко, а на деле писанных камой-лосем Кара Гэргэном, он же в прошлой, человеческой, жизни журналист Женя Львов, — писанных с целью предотвратить новую битву Леса со Степью — что с того? В тональности знаменитой "птицы-тройки" пишет автор: "Черт бы драл тебя, родная таможня! Когда же ты наешься?! Когда перестанешь кивать на портрет президента за спиной: "Нам тоже нужно делиться", — смахивая небрежным движением в выдвижной ящик стола очередную пачку банкнот с портретом президента другой страны? Когда уже наполнишь свои защёчные мешки питательным и сытным кормом, когда набьёшь бесконечные гаражи белыми "лексусами", а несчётные особняки — столиками из карельской берёзы в вечно живом стиле рококо? Когда по запросу "таможня берёт добро" неутомимый Гугл перестанет выдавать любопытному читателю ссылки на сотни тысяч интернет-записей всего за две десятых доли секунды? Когда перестанешь невидимыми синими чернилами на ладони составлять секретные "стоп-листы", а потом невидимыми красными вычёркивать расплатившихся? Когда уже заполнятся твои бездонные счета в оффшорных банках и, вздохнув обессиленно, но довольно, ты скажешь: "Хватит"?

Молчит таможня. Берёт добро. Нетерпеливо барабанит пальцами по столу: "Не задерживайте. Следующий". Даже на допросах в прокуратуре молчит. И только в самые непростые моменты, когда выбора нет и уже не отмолчишься, она тихо шелестит купюрами. Другого ответа она не знает и не понимает другого языка. А вместе с ней не понимает другого языка и весь чиновный мир. Слышите шелест над страной? Это таможня говорит с прокуратурой и милицией; перешептываются суды первой инстанции с городскими администрациями, а те уже шелестят с апелляционными судами и отдельно с администрациями областными, чтобы те слегка пошелестели в столице. И в столице шелестят. Да еще как!"

Так что не спрашивай, по ком шелестят доллары. Они шелестят по тебе.

Алексей НИКИТИН. Маджонг. — М.: АdMarginem, 2012, 432 с., 2000 экз..